Наталия Сухинина - Где живут счастливые?

Он носился по Москве, звонил, передавал многочисленные приветы, договаривался о встречах, забегал в кондитерские за «Трюфелями» и «Мишками», аккуратно укладывал конфеты в целлофановые одинаковые пакетики. Прощался и... улетал в свой далёкий (семь часов лета) Хабаровск. Человек-праздник. Лёгкий ветерок, весёло переворачивающий календарные страницы.

Его звонки - и радость, и упрёк. Радость, что выдаётся посидеть рядышком с этим человеком и послушать о его житье-бытье, в котором «всё так замечательно», но не всё так просто. А упрёк... Упрёк от собственного нерадения. От того, что не умею так, как он, глотать чистый воздух жизни, каким-то чудесным образом увертываясь от смрада и духоты.

И опять звонок. Человек-праздник Александр Петрынин, как всегда вовремя, прилетел из Хабаровска и находится уже совсем рядом, сейчас зайдет...

- Уехал, потому что стал кричать на детей. Я собрал их у себя в кабинете. Спрашиваю, заметили, что я стал на вас кричать? Они дружно: «Нет, Александр Геннадьевич, вы на нас не кричите».

Его детище. Его главное дело жизни — приют обездоленных детей, детей, которым трудно. И именно которым трудно, а не трудновоспитуемым.

Центр педагогической реабилитации детей. Но я не люблю называть Центр центром. Это по сути своей приют. В нём можно приютиться, переждать непогоду, а то и будущую грозу, можно надежно укрыться от беды и скопить силы, чтобы в будущем с бедой побороться. Директором приюта (Центра) стал Александр Геннадьевич Петрынин, молодой человек, зрелый педагог. Как совместились в нём молодость и зрелость? Самой жизнью совместились... Уже десять лет прошло, как Хабаровское телевидение показало по Московской программе фильм. Я включила телевизор случайно, что называется, на минуточку. И - встретилась с глазами Петрынина.

— Они зовут меня «мама Саша представляете? Им так хочется произносить слово «мама», что они даже ко мне его приспособили. Дети, везде дети, а уж здесь, за колючей проволокой — тем более.

Боль в глазах - это не заламывание рук и дрожащий голос. Боль в глазах нельзя сыграть даже гениальному актёру. Саша актёром не был, он был воспитателем в колонии для несовершеннолетних в ста километрах от Хабаровска. Там, между зеленью сопок и синевой неба, безрадостно распласталось серое пятно колонии. Потом оператор по очереди высветил ребячьи лица, бритые затылки, оттопыренные уши, прыщавые носы, бирочки на куртках. И Саша - безукоризненный строгий костюм, отутюженная рубашка, со вкусом подобранный галстук — что-то совершенно иное, очень благополучное, уверенное в себе. И - глаза. Кричащая боль в тех глазах, какая кричащая в них боль...

На моё письмо он ответил сразу: «не надо про меня писать. Здесь всё непросто. Думаю, что даже маленькая газетная заметка очень усложнит мою жизнь. Давайте подождём, даст Бог, всё образуется...»

Уже потом, при встрече, Саша расскажет, почему так остерегался тогда газетной статьи. Сразу после фильма пришла на него из колонии местным властям «телега». Подкупает детей, вербует их на свою сторону, задаривает. Чем, как, когда? Оказывается... конфетами. Теми самыми «Трюфелями» и «Мишками», ассортиментом московских кондитерских.

- В зоне есть дети, которых никто ни разу в жизни не угостил ни одной конфеткой. Протягиваю ему, а он не верит, не берет, думает, это «прикол» очередной. А бывает, возьмёт и - заплачет.

Но вот ведь — инкриминировали. Маленькая конфета стала причиной разбирательств. Александр Геннадьевич писал объяснительные, ходил по кабинетам, доказывал, что любой ребёнок, даже обозлённый, даже жестокий, как у них в зоне, всё равно хочет, чтобы его любили. Да, соглашался он, покупал конфеты, угощал, иногда даже незаметно утром до подъёма клал на подушку. Да, радовались. Да, благодарили. Соглашался с «обвинениями» в свой адрес. А вот «больше не буду» не сказал.

Он и сейчас первым приходит в свой Центр. Быстренько проветрит кабинет, пробежится по этажам и - к выходу. Встанет у двери, и уже первый ребёнок будет встречен им — с конфеткой.

Ребёнка обязательно кто-то должен встречать у двери, он должен знать, что его у нас ждут.

На педсоветах, собраниях он неустанно повторяет эту простую истину коллегам. Простые истины прививаются здесь как-то сразу, потому что директор Петрынин подбирал «команду» себе под стать. Педагогический опыт? Хорошо, конечно. Но вот завхоз Лидия Александровна Байдина институтов не кончала, а когда от Павлика Новиченко отказалась мама, она молча взяла Павлика за руку и привела к себе домой.

Однажды директор пришёл на урок русского языка и сел на заднюю парту. Учительница добросовестно втолковывала детям суффиксы «чик-щик». Всё шло как по маслу. Она называла слово, а они хором, дружно, любо- дорого послушать, прибавляли нужный суффикс:

Кровель...

щик!

Лёт...

чик!

Закрой...

Рот! - дружно прокричал класс.

Учительница полными ужаса глазами посмотрела на директора. Комическая ситуация - вместо «закройщик» выпалить - «закрой рот* - на самом деле комической не была. Она была грустной. Дети, привыкшие к окрикам, упрёкам, нравоучениям, вобрали в себя уже на уровне рефлекса, педагогические изыски типа «дай дневник», «выйди из класса», и, конечно, этот - «закрой рот». И вот сработало, прорвалось, и не один случайный голос, а стройный отлаженный хор...

Да, дети приходят к ним в Центр из мира, где с ними не церемонились, где их не жаловали, где они докучали и очень часто были попросту лишними. Они мстили за это. По-детски жестоко и изобретательно. Они ненавидели обидчиков-учителей, презирали не- удачников-родителей. Дети бродяжничали, воровали, постигали извращённую любовь и сладость дармовых денег.

Входя в светлое здание Центра, они привычно принимали стойку, чтобы отбить очередную атаку или бьющий по самолюбию приказ «закрой рот». Они были в любой момент готовы сжать кулаки и послать подальше ещё и этих, взявшихся на их голову «центровских» педагогов. А они им от порога «здравствуйте» и крепкое рукопожатие на равных. А они вели их по кабинетам и говорили: «Смотри, как у нас красиво. Это горница, здесь можно посидеть после уроков с книжечкой. Это трапезная, здесь тебя накормят».

- Накормишь, Павловна?

- А то нет, всех кормлю, никому не отказываю. Блинчики у меня сегодня. Как ты к блинчикам?

А он к блинчикам — хорошо. Так хорошо, что уже и забыл, когда ел их дома. Матери-то не до блинчиков. Она, отсидев, вновь пошла трясти юбкой по городам и весям, а отец — инвалид, полуслепой. Консервы «сельдь иваси», он хорошо помнит их вкус. Ещё картошку, бывало, с отцом варили. А блинчики...

Любовь творит с человеком чудеса. Её жаркое прикосновение мгновенно растапливает слежавшийся снег, и даже вечная мерзлота оказывается под угрозой, если любовь терпелива и верна. Но любить детей - это одна сторона медали. Другая - научить ребёнка любить других. Учительницу, у которой сегодня болит голова и плохое настроение. Одноклассника, «доставшего» плоскими шуточками. И даже мать, ту самую, не знающую рецепта блинчиков. Принимать любовь - радость. Любить других — труд.