Эпиктет - Беседы

Несоответственность другого природе пусть не будет злом для тебя 468. Ты ведь по природе рожден не для того, чтобы разделять с кем-то униженность и разделять несчастье, но для того, чтобы разделять счастье. А если кто-то несчастен, помни, что он несчастен по своей вине. Ведь бог создал всех людей на то, чтобы они были счастливыми, на то, чтобы они были стойкими. Для этого он дал возможности, то-то дав каждому своим, а то-то – чужим: все подвластное помехам подвластное отнятию, подвластное принуждениям – не своим, а все неподвластное помехам – своим, сущность же блага и зла, как и пристало пекущемуся о нас и отечески покровительствующему, – заключенным в своем. «Но я в разлуке с таким-то, и он страдает». Почему же он чужое счел своим? Почему, когда он радовался видя тебя, не думал он о том, что ты смертен, что ты можешь уехать? Ну так вот он и несет наказание за свою глупость. А ты за что? Что ты плачешься? Или и ты тоже не приучил себя ко всему этому, но, как никчемное бабье, был привязан ко всему тому, чему радовался, так, будто будешь привязан вечно: к местам, к людям, к времяпрепровождению? И вот теперь ты сидишь и плачешь о том, что не видишь тех же людей и не проводишь время в тех же местах. Ты и в самом деле стоишь того, чтобы быть несчастнее даже воронов и ворон, которые могут летать куда хотят, вить гнезда в других местах, пересекать морские просторы, не стеная и не тоскуя о прежнем. «Да, но у них так оттого, что они существа, не наделенные разумом». Так, значит, нам разум дан богами на несчастье и злополучие, для того чтобы мы влачили жалкую и полную сокрушений жизнь? Или пусть все будут бессмертными и пусть никто не уезжает, пусть и мы никуда не уезжаем, но остаемся на месте, укоренившись в нем, как растения, а если кто-нибудь из близких уедет, давайте сядем и будем плакать, и напротив, если вернется, давайте будем плясать и хлопать в ладоши, как дети?

Не пора ли нам наконец отнять себя от груди и памятовать обо всем том, что мы слушали у философов? Если, конечно, мы не как заклинателей слушали их о том, что это мироздание есть единый град, что сущность, из которой оно сотворено, едина, что неизбежно должен быть определенный круговорот 469и одно должно уступать свое место одному, другое другому, одно должно распадаться, а другое нарождаться, одно должно оставаться на том же месте, а другое находиться в движении, что все полно друзей – прежде всего богов, затем и людей, по природе родных друг с другом, что одни должны быть друг при друге, а другие должны расставаться, при совместной жизни радуясь, а при расставании не огорчаясь, и что человек, вдобавок к тому, что от природы он высокого образа мыслей и способен презреть все независящее от свободы воли, обладает еще и этой способностью не укореняться и не прирастать к земле, но пускаться то в одно, то в другое место, когда по той или иной настоятельной необходимости, а когда и ради самого осматривания. И выпавшее на долю Одиссею было нечто такое:

Многих людей города посетил и обычаи видел 470

И еще раньше Гераклу на долю выпало обойти весь свет,

Дерзость людей и благозаконие их наблюдая 471

от той избавляя и очищая землю, а это вводя вместо той. А между тем, сколько, по-твоему, у него было друзей в Фивах, сколько в Аргосе, сколько в Афинах, а сколько он приобрел их в своих хождениях по свету, он-то, кто и женился там где это представлялось ему сообразным, рождал детей, оставлял их, не стеная и не тоскуя и не бросая их сиротами. Он ведь знал, что ни один человек не сирота, но обо всех всегда и непрестанно печется отец их всех. Ведь он не на словах лишь воспринял, что Зевс есть отец людей, он-то, кто и считал и называл его своим отцом, и взирая на него делал все что делал. Вот потому-то он повсюду мог вести жизнь счастливо. А совместить счастье и тоску по отсутствующему невозможно никогда. Ведь счастливость должна получать сполна все то, чего желает, походить на некую утоленность: у нее не должно быть жажды, не должно быть голода. «Но Одиссей страдал по своей жене и плакал, сидя на скале» 472. А ты во всем питаешь доверие к Гомеру и его басням? Или, если он и вправду плакал, не значит ли это лишь, что он был несчастным? А какой добродетельный человек бывает несчастным? Вселенная действительно плохо управляется, если Зевс не заботится о своих гражданах, чтобы они были такими же, как сам он, счастливыми. Но думать так – недопустимо и кощунственно, а Одиссей, если он, конечно, плакал и горевал, значит, не был добродетельным человеком. В самом деле, кто может быть добродетельным человеком, если он не знает, кто он есть? А кто может знать это, если он забыл, что рожденное тленно и человеку с человеком быть вместе невозможно вечно? Итак, что же? Домогаться невозможного значит быть рабским существом, значит быть глупым, значит чужеземцу нести борьбу против бога, как это единственно возможно – своими мнениями.

«Но моя мать стенает, оттого что не видит меня». Почему же она не научилась этим рассуждениям? И я не то утверждаю, что не следует заботиться о том, чтобы она не горевала, но что не следует хотеть чужого во что бы то ни стало. А печаль другого есть чужое, моя же – мое. Так вот, это мое я буду прекращать во что бы то ни стало, потому что это зависит от меня, а это чужое я буду пытаться прекращать по возможности, но во что бы то ни стало – не буду пытаться. Иначе я буду вести борьбу против бога, противиться Зевсу, выступать против него в его управлении вселенной. И расплачиваться за эту борьбу против бога и неповиновение не дети детей 473будут, но сам я, днем и ночью, содрогаясь от сновидений, впадая в смятение, трепеща перед всякой вестью, ставя свое внутреннее благосостояние в зависимость от чужих писем. Из Рима какое-то письмо приходит. «Только бы не какое-нибудь зло!» А какое зло может случиться с тобой там, где тебя нет? Из Эллады. «Только бы не какое-нибудь зло!» Так для тебя всякое место может быть причиной злополучия. Разве недостаточно тебе быть несчастным там, где сам ты находишься, но тебе нужно быть несчастным еще и за морем, еще и от писем? Это вот в таком безопасном положении у тебя дела? «Что же, если умерли мои тамошние друзья?» Да что иное, как не то, что умерли смертные? Или как ты хочешь? Состариться и вместе с тем не увидеть смерти никого из любимых? Разве ты не знаешь, что за долгое время неизбежно должно случаться много разного: одного должна одолеть лихорадка, другого – разбойник, того – тиран? Таков ведь окружающий нас мир, таковы живущие с нами люди; холод, жара, несоответствующая пища, совершаемые пути по суше и по морю, ветры, разные обстоятельства – все это одного губит, другого изгоняет, этого бросает в посольство, того в военный поход. Сиди, стало быть, в ужасе перед всем этим, сокрушаясь, несчастным, злополучным, завися от другого, причем не от одного, не от двух, но от тьмы тем.