Марк Аврелий - Размышления

10. «Искусства выше всякое природное» — оттого искусства и подражают природам. А если так, то уж совершеннейшая и самая многообъемлющая из природ не уступит, думается, хотя бы и самой искусной изобретательности. И как все искусства делают более низкое ради высшего, так же точно и общая природа. Вот, вот где рождается справедливость, а из нее возникают остальные доблести — ведь не уследить нам за справедливым, если станем небезразличны к средним вещам или же будем легковерны, опрометчивы и переменчивы.

11. Раз уж сами не приходят к тебе вещи, за которыми ты гонишься и от которых — также в смятении — бежишь, а это ты некоторым образом сам к ним приходишь, то пусть хоть суд-то твой о них успокоится — тогда и они недвижны, и тебя нельзя будет увидеть ни гоняющимся, ни избегающим.

12. Сфера — самоточнейший образ души, когда она не тянется ни к чему и не съеживается внутрь, не рвется сеять и не садится, а светится светом, в котором зрит истину всего и ту, что в ней.

13. Кто-то станет презирать меня? Его забота. А моя забота, как бы не случилось, что я сделал или сказал что-нибудь достойное презрения. Кто-то возненавидит? Его забота. А я, благожелательный и преданный всякому, готов и ему показать, в чем его недосмотр — без хулы, без намека на то, что вот-де терплю, а искренно и просто, как славный Фокион, если, конечно, не притворялся. Потому что надо, чтобы это внутри было и чтобы боги видели человека-несетователя по душевному своему складу, такого, который не кричит, как все ужасно. Потому что если сам делаешь сейчас то, к чему расположена твоя природа, и приемлешь то, что сейчас угодно всеобщей природе, какая беда тебе, человеку, поставленному, чтобы было чрез кого произойти всеобщей пользе?

14. Презирают друг друга, угождают друг другу и, желая превосходить друг друга, покорствуют друг другу.

15. Сколько испорченного и показного в том, кто говорит: «Знаешь, я лучше буду с тобой попросту». Что ты, человек, делаешь? Незачем наперед говорить — объявится тут же; должно, чтобы прямо на лице это было написано, чтобы это было прямо в голосе, чтобы прямо исходило из глаз — так любимый сразу все узнает во взгляде любящего. Вообще простой и добротный должен быть вроде смердящего, так, чтобы стоящий рядом, приблизившись к нему, хочет или не хочет, тут же это почувствовал. А старательность — простоте нож. Ничего нет постыднее волчьей дружбы. Этого избегай всего более. Добротный, простой, благожелательный по глазам видны — не укроются.

16. А наилучшим образом жить — сила эта у нас в душе, если мы безразличны к безразличному. А безразличен будет, кто всякую вещь рассмотрит раздельно и в целом, памятуя при этом, что ни одна из них сама о себе признания в нас не производит и не приходит к нам; нет, недвижны вещи, и это мы порождаем суждение о них и как бы записываем их в себе, хотя можно и не записывать или, если как-нибудь вкрадутся, тут же стереть — ненадолго эта собранность, а там уж закончена будет жизнь. Что же непосильного, чтобы все тут обстояло хорошо? Если сообразно природе, радуйся и пусть тебе легко будет, а если против природы — поищи, что тогда сообразно твоей природе, и к тому спеши, хотя бы и не было в том славы. Потому что всякому простительно искать своего блага.

17. Откуда пришло что-либо, из каких состоит вещей и во что превращается, и каково, превращаясь, станет, и как никакого не потерпит зла.

18. И во-первых: каково моё соотношение с ними и что мы рождены друг для друга; что я и в другом смысле рождён, чтобы защищать их, как бык или баран своё стадо. А отправляйся вот от чего: если не атомы, то управляющая целым природа, а если так, то худшее ради лучшего, а в последнем одно ради другого. Второе: каковы они за едой, на ложе и прочее; особенно же, какова принудительность, заложенная в их основоположениях, да и самое это в каком ослеплении делают! Третье: что если они делают это правильно, то не надо негодовать. Если же неправильно, то, разумеется, невольно и по неведению. Потому что всякая душа не по своей воле лишается как истинного, так и того, чтобы ко всему относиться по достоинству. Оттого-то им и тяжко слыть несправедливыми, черствыми, корыстными, вообще погрешающими в отношении ближних. Четвертое, что и сам ты много погрешаешь, что и сам такой же. А если кое от каких погрешений воздерживаешься, то уж предрасположение, на них наводящее, у тебя есть; и разве что из трусости или славы домогаясь, или ради чего-нибудь ещё дурного, воздерживаешься от подобных погрешений ты. Пятое: что и того, погрешают ли они, ты не постиг, потому что многое делается по некоему раскладу. И вообще многое надо узнать, прежде чем как-либо объявить, будто ты постиг чужое действие. Шестое, когда сетуешь чрезмерно, а то и страдаешь: что вся-то жизнь человека — такая малость; недолго ещё, и все протянем ноги. Седьмое: что не деяния их нам досаждают, потому что их деяния — в их ведущем, а признания наши. Так что убери их, соизволь оставить суждение, как, мол, это ужасно — и гнев прошел. Как убрать? Сообразив, что не постыдно. Потому что если не одно только постыдное — зло, то ты обречен на множество погрешений, на то, чтоб и разбойником стать и кем угодно. Восьмое: насколько тяжелее то, что приносят гнев и печаль из-за чего-либо, чем само то, из-за чего мы гневаемся и печалимся. Девятое: что благожелательность непобедима, когда неподдельна, когда без улыбчивости и лицедейства. Ну что самый злостный тебе сделает, если будешь неизменно благожелателен к нему, и раз уж так случилось, станешь тихо увещать и переучивать его мягко в то самое время, когда он собирается сделать тебе зло: Нет, милый, не на то мы родились; мне-то вреда не будет, а тебе, милый, вред. И показывать ловко в общем виде, что оно вот как обстоит, что и пчелы так не делают и вообще все, кто по природе скопом живут. И чтоб ни насмешки тайной не было, ни попрека, нет — приветливо и без ожесточенья в душе. И не так, словно это в школе, не с тем, чтобы другой, став рядом, изумился, а обращаться к нему — смотри — к одному, хоть бы и окружали вас какие-нибудь ещё люди. Эти девять главных положений помни, как если бы ты получил их в дар от Муз. И начни наконец быть человеком, покуда жив. Надо равно остерегаться гневаться на них или угождать им, потому что необщественно и то, и другое, и вред приносит. И пусть в гневе будет под рукой, что не в гневе мужественность и что быть тихим и нестроптивым — более человечно и по-мужески; и что у такого сила, крепость и мужество, а не у того, кто сетует и недоволен. Ибо сколько это ближе к нестрастию, столько же к силе. И как печаль — у слабого, так и гнев, потому что оба поранены и сдаются. А если угодно, возьми ещё десятый дар — от Мусагета: не понимать, что дурные должны погрешать, — это безумие, ибо такое невозможно. Ну а допускать, чтобы они с другими были такие, требуя, чтобы нс погрешали против тебя, — это не по-доброму и в духе тирана.