Митицуна-но хаха - Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки)

- Отец отправился на источники в Камо, и я уехал, так и не вручив ему твой ответ, - сказал он.

- Великолепно! - бесстрастно отозвалась я.

В эту пору небо выглядело мрачным и беспокойным, и мне все думалось о крестьянках, чьи подолы и шлейфы виднелись в полях. Еще не слышно было голоса кукушки. Человек, о котором я думала все время, и спать не спал, а я, как это ни странно, спала, должно быть, спокойно. То тут, то там говорили:

- Я слышала ее прошлой ночью.

- Она куковала сегодня на рассвете.

Казалось, только я ничего не слышала, и мне делалось очень стыдно. Ничего не говоря, я подумала в глубине души:

И тайком шептала это стихотворение...

Так, в обстановке досуга, наступила шестая луна. Однажды, когда тепло от утреннего солнца с восточной стороны сделалось невыносимым, я вышла на южную веранду. Прилегла в тень и прислушалась: вокруг самозабвенно звенели цикады. Двор подметал туговатый на ухо старик. С метлою в руках он стоял под деревом, и вдруг одна цикада зазвенела особенно громко. Он удивился и посмотрел вверх:

- Говорит: «Иё-дзо, иё-дзо, цикады прилетели». Насекомое, а время свое знает!

Он бормотал так себе под нос, а цикады все звенели и звенели, соглашаясь с ним: «Так-так-так!» У меня возникло чувство, что старику от этого грустно и печально, и оно тяготило меня.

Таю взял ветку бересклета крылатого с листьями, часть из которых была окрашена в красный цвет, прикрепил к ней стихотворение и отправил его своей даме:

В ответном стихотворении она писала:

С наступлением ночи я получила на редкость подробное письмо Канэиэ. Перерыв был очень долгим, больше двадцати дней. Я была сильно раздосадована, потому что решила, что теперь все без толку, что бы я ни говорила. Сначала я думала, что никакого чувства в этом письме нет, или что там одни извинения, а потом прониклась настроением и быстрее, чем обычно, написала ответ.

Дом скитальца по уездам в эту пору не годился для жилья, поэтому отец, приехав из провинции, поселился у меня. В доме стало жить много родственников, и с утра до вечера было очень шумно. Я же все гадала, как там дела у Канэиэ, но вестей от него не получала.

После десятого числа седьмой луны мои гости возвратились домой, без них стало скучно... Приближался праздник поминовения усопших, Бон, и я слышала, как разные мои люди жаловались, что его не с чем встретить. Слушать их было грустно и нелегко. Но вот четырнадцатого числа Канэиэ прислал слугу с обычными для этого случая принадлежностями и с приложенным к ним письмом. Я никому ничего не сказала, а про себя подумала: до каких пор будет продолжать он выполнять эту свою любезную повинность?

Тем временем настала восьмая луна. Первого числа весь день шел дождь. В мелком моросящем дожде к часу Барана появились просветы, и стало слышно, как назойливо звенят цикады. Это о них говорилось в старинном стихотворении: «Молча подумайте даже о нас!» В тот день мне отчего-то было печально, не переставая бежали слезы. В прошлом месяце я говорила, что в следующем за ним должна умереть, а теперь думала, что вот этот месяц и настал. Громкие пересуды о состязаниях по борьбе я слушала отчужденно.

Одиннадцатого числа я увидела очень странный сон. Можно было истолковать его и так, и этак. В книгах обычно понаписано много всего - совершенно невероятного, поэтому я ничего о сне не стала говорить.

- Почему ты ничего не говоришь? - спросил меня Канэиэ.

- О чем?

- Почему я не приходил, не спрашивал о вас; скажи, что я тебе противен, что я злой, и еще чего-нибудь добавь. - И я завершила его тираду такими словами:

- Мне добавить нечего. Ты сказал все, что я хотела заставить тебя выслушать.

Наутро он уехал, сказав:

- Теперь приеду, когда пройдут состязания по борьбе.

Семнадцатого числа я услышала, что соревования прошли.

Наступил конец месяца, давно уже прошло время, когда Канэиэ обещал наведаться. Теперь я уже и не думала о том, что же у него могло случиться. Объятая печалью, я смотрела, как неуклонно приближаются те дни, с которыми мне следовало быть поосмотрительней из-за опасности умереть.

Таю отправил письмо все той же даме. У него портилось настроение при мысли о том, что ответы от нее до этих пор были написаны чужой рукой. В письме были стихи:

Не знаю, что та дама подумала, но ответ написала на белой бумаге, заострив кончик кисти:

С тем же посыльным таю ответил:

Ответ та дама не написала, сославшись на поздний час. На следующий день, видимо, вспомнив о вчерашнем письме на белой бумаге, таю послал новое стихотворение:

Так он написал, но ответа вновь не было под тем предлогом, что дама «куда-то уехала». На другой день таю послал спросить: «Вернулась ли? Ответ, пожалуйста!» - и ему велено было передать: «Вчерашнее послание очень старомодно, я не могу на него ответить». Прошел еще день, и сын написал: «Вчера Вы, кажется, сказали, что я старомоден. Это совершенная правда.

Ответа не было: «Сегодня с утра - религиозное воздержание». Рано утром того дня, когда, по подсчетам таю, воздержание той дамы закончилось, он написал:

На этот раз она что-то ответила, и он отправил новое письмо: