Артем Веселый - Гуляй Волга

– Купцы?

– Нет, то не купцы: купцам не время.

– Русь?

– Русь, больше и быть некому.

– Давно злой слух шел.

– Беда, старики!

– Русь...

– Война будет, горе будет. Субханалла!

И всю ночь чуткое ухо степняка ловило далекий перестук топоров, далекий лай псов и еле слышные в песенном разливе казачьи голоса. Да еще с самой высокой сосны, что росла на яру, было видно легкое зарево далеких костров. [98/99]

Урочище князца Япанчи высилось на яру и с приступной – степной – стороны было обнесено насыпным валом и бревенчатой стеной. Тесно лепились саманные, облитые глиной мазанки. Убогие землянки были похожи на барсучьи норы. Жили в них лишь по зимам, с весны же все от стара до мала откочевывали в степь.

От дыма к дыму

от табуна к табуну

в рыжем облаке пыли мыкался посланный Япанчою скорец с развевающимся на копье зеленым лоскутом.

– Алача!

С боков коня облетали, обиваемые плетью, клочья шерсти.

– Тамаша... Тамаша...

По дорогам, тропам и целиною на арбах и верхами скакали татары, направляя бег коней к урочищу.

Визги да крик:

– Арга булга... Алача-а-а-а!..

Подняли завалившуюся в одном месте крепостную стену, перерыли сбегавшую к реке дорогу и, наполнив саадаки переными стрелами, стали ждать врага.

Всю ночь по аулу дымились костры, под ножом резаки вячел баран, в котлах варилось мясо.

Но лишь на востоке забелела заря и на седую от росы степь пролились первые лучи солнца, из-за мыса, держась средины реки, выплыл обережный, яртаульный челн, а вскоре в блеске ясных доспехов показалась и вся дружина.

Скрипел кочеток под веслом, с весла вода стекала блистая...

На одних стругах люди еще спали, на других – уже бренчал бубен, заливались на разные голоса камышовые дудки, в ловких руках поляка Яна Зуболомича самодельная гармонь торопливо плела незатейливый наигрыш.

Со стругов – смех.

– Аман ба! (Здравствуй!)

С берега робко:

– Аман, Русь!

Казаки:

– Шайтан голова!

С берега смелее:

– Сама шайтан... Тьфу, донгус!

Есаул Осташка Лаврентьев появился на носу атамановой каторги с вестовой трубой и проиграл – та-та-та-та-а, та-та-та-а-а... – построиться в боевой порядок.

На стругах – движение.

Князь Япанча, чтобы устрашить казаков, выставил по бровке крутояра все войско свое – и лучников, и копейщиков, и конников, сам же с абызами (попами) вышел вперед, надел на большой палец правой руки широкое костяное кольцо, [99/100] употреблявшееся для натягивания тетивы, поставил перед собой большой лук, уперев один рог его в землю, и пустил первую стрелу.

Струги греблись к берегу, со стругов гайкали:

– Гей, волчья сыть!

– Пади!

– Абыз, свинье ухо обгрыз!

– Подбери полы кафтана, не то стащу!

– Подавай нам вашего князя на мясо!

Казаки – кто наводил на берег пушку, раздувая дымящийся фитиль, кто, опираясь на пищаль и раскуривая трубку, стоял по борту в ожидании команды.

Со шмелиным жужжанием густо летели, подобны косому дождю, остро точенные стрелы.

Абыз запел:

– Аллах вар... Аллах сахих...

Свирепый клич татар:

– Ал-ла-а!..

А встречь:

– Бей с нагалу!

Казаки подняли пищали

залп.

С обрыва свалилось несколько, – взметывая рыжую пыль, устремились по откосу и шлепнулись внизу, у самой воды.

Стон:

– Ал-ла!..

В упор:

– Огонь!

Залп.

Орда взвыла и шарахнулась прочь от дышащих огнем и смертью, не виданных дотоле пушканов.

На арбах и верхами ринулась орда в степь, гоня перед собой баранту, коней и верблюдов. Поспешала и старуха Самурга, волоча за собой упиравшегося старого козла с ободранным боком.

Свист и гайк победителей неслись орде вослед.

Поп Семен из ведерка покропил свяченой водой берег, ватажники полезли на яр.

Урочище было разграблено и сожжено.

Пожили тут сколько хотелось, погреблись дальше.

Татары караулили на многих местах, где берега были высоки, а река узка, но вреда причинить не умели.

Казаки, где не брали с бою, там брали хитростью: так, они наплели из таловых прутьев легких щитов, в которые и утыкались все стрелы, пускаемые с берега.

В одном злом месте, замысля похитить крещеных, тамцы (там живущие) открыли плотину, – заржала река, хлынула волна в сажень, но гулебщики вовремя поставили струги гусем и укрылись за плотом. С плоту волною смыло муку, смыло кое-какие съестные припасы и сухари подмочило. [100/101]

Жители Маитмасова городка в самом горле реки вбили в дно– вершка на три ниже уровня воды – поперечный ряд кольев, обращенных острием вверх. Обычно берестяные лодки зауральских народцев пропарывали на колья днища или опрокидывались, но казаки проплыли невредимы, расколотили мурзу Маитмаса и городок его земляной разгребли.

В другом месте узком вогулы преградили реку цепями, казаки и тут проплыли здраво да набили вогулов кучу. Те одеты были в лохмотья, казалось – поживы с мертвых мало, но и тут русцы маху не дали: убитых ободрали да каждому ноги у щиколоток вязали лыком и, навздевав мертвых по десятку и более на бревно, пускали плыть по воде, на страх внизу живущим. Поделали травяные чучела, обрядили их в те вогульские лохмотья, рассажали по запасным лодкам и под ночь пустили вниз по воде. В предрассветной мгле люди Бабасанова урочища, цепенея от страха, увидели караван бревен с торчащими босыми ногами и много лодок с людьми, что молча проплывали вниз, сбивая тех воинов с толку.

Из Туры выгреблись в Тобол.

Тюмень пограбили и сожгли да по жадности натаскали тут столько добычи, что под тяжестью ее стали тонуть струги. Оставили себе самое ценное, остальное – чего в землю зарыли, чего топорами потяпали.

Осадили и прогнали князца Алышая.

Вогульские жилища князца Кошуги разграбили и сожгли.

Чандырский городок разграбили и сожгли, забрали тут много меда, сняли с поля недозревший хлеб – тем и кормились, а свои заплесневелые сухари стравили собакам и рыбе.

Сбили с урочища князца Каскара и множество тут басурман погубили: лежало при урочище озерко тридцать на сорок саженей, в него были пометаны битые, а через несколько дней мертвяки всплыли столь густо, что под ними и воды не было видно. Оставили в живых только одного и отпустили – да расскажет о казачьей силе и жесточи.

По Туре и Тоболу волости Калымскую, Ворляковскую и многие улусы приречные пограбили и сожгли.

Мирные кочевники и рыбаки в страхе жилища свои покидали, с женами и детьми удалялись в недолазные места.

27

Ночь по тайге да лютая тишина.

Лишь сонное журчанье воды на камнях колеблет тишину. По другому берегу в черной завеси кустов сплывали, тревожно окликая друг друга, утка с селезнем. Застонет собака во сне, гукнет филин, забредит казак Доном-Волгою, и опять все стихнет. [101/102]