Артем Веселый - Гуляй Волга

– Дадим казакам на щит нечто от богатств своих, и они уйдут, – сказал столетний мурза Ерикбай.

Мысль его иным пришлась и по душе, но старику никто не ответил: воинственные степняки почитали за благо брать на щит и за постыдное – давать.

Кучум:

– Видал во сне – на песчаном острове гулял волк, из Иртыша выплыла собака и загрызла волка. Русь загрызет мою Сибирь. Яростью сверкающий меч победителя выхлестнет дыхание из народа моего. Головы моих воинов через губу ремнем будут приторочены к седлам казачьим. Ветер разнесет золу наших становищ. Тяжела, тяжела для нас будет война. [108/109]

Тогда поднялся Канцелей, ученейший ахун и советник царева двора, и в волнении заговорил:

– Дед твой Садык, да озарит аллах могилу его, вывел весь народ наш из Монголии. Отец Муртаза пришел в эту страну неверия и заблуждения, где не было ни одного человека, произносящего слова великого исповедания мусульманского. Ты, Кучум, да течет благополучие в потомство твое, достойный внук мудрого деда и храбрый сын славного отца. Блеск твоих мечей осветил этот край уныния и дикости. Как ветер раскатывает по голой земле сухой овечий помет, так и ты раскатил по степи головы врагов. Ручьями мечей лицо пустыни ты обратил в цветущий сад. От тундры до предгорий Алтая и от тайги до Камня народы ползут к тебе в пыли дорог и протягивают уши к твоим словам. Ты – тень бога на земле, а мы – тень тени твоей.

Гул одобрения...

Храбрые и робкие, умные и недоумки оценили красноречие ахуна, всю жизнь просидевшего над раскрытой святой книгой.

Кучум же сказал в скорби:

– Я лягу в могилу, ты, Канцелей, и все вы, отважные моего племени, ляжете в могилу, и жены наши лягут под других мужей, и на конях наших будут скакать русские бородачи.

Все молчали.

Канцелей сел против хана и, глядя ему в глаза, вновь заговорил:

– Тебе ль страшиться врага?.. Мечи твои легче орлов. Славой своей ты перешагнул за пределы подвластных владений. Дикие югрские племена, приобские остяки, кондинские и табаринские вогулы, ишимские и барабинские кочевники, сургутские самоеды и таежные охотники, тюменские и пелымские князцы платят тебе ясак и опускают перед тобой крыло покорности. Потомки свергнутых княжеских родов, и порубежные русские села, и далекие киргиз-кайсацкие аулы страшатся меча твоего и аркана. Помни слова пророка: «Под сенью мечей сияет рай». Аллах осыпает благодеяниями того, кого захочет. Скажи одно слово – и скорцы обегут страну, призывая молодых и сильных...

– Война! – опять выкрикнул Маметкул. – Джамагат! Лепешки, что напекут нам жены на дорогу, лепешки не успеют простыть за пазухой у моих улан, как мы доскачем до русских, и – горе им! Джамагат! Не успеет народиться молодой месяц, как я вернусь и брошу к твоим, хан, ногам кожаный мешок с головами казачьих атаманов...

Бейтерек Чемлемиш поддержал Маметкула:

– По всем дорогам и потаенным тропам расставим несводные караулы, чтоб не только казак, но и птица с той стороны не пролетела. Узрев нашу твердость и убоясь многосильства, русские повернут назад, и мы будем колоть их пиками в курдюки. [109/110]

Воспрянул и Япанча:

– Они разгребли мой земляной городок, отняли богатства, побили много людей, но сила и храбрость моя остались при мне, да со мною же три сотни самых удалых, и мы готовы защищаться и нападать!

– Много ли у нас оружия, Гасан? – спросил Кучум сидевшего рядом с ним старшего оружейника.

– Оружия у меня наготовлено столько, сколько в твоем войске храбрых.

– Где наши коренные табуны коней?

– Они близко.

Кучум двинул седой бровью и гневно засопел:

– Положимся на помощь бога... Пусть будет война. Извлекая клинки, военачальники закричали:

– Война!

– Война!

– Велик бог!

Молодые, не дослушав стариков, выметнулись из юрты хана и, вскочив на коней, поскакали в степь, к табунам.

Кучум же оделил щедрой милостыней базарных нищих и на легкой лодице поплыл за Иртыш к Сузге, где всю ночь по мере сил и предавался любовным утехам.

Сузге, Сузге... Под покровами ее одежд, по слову мудреца, играли все сады рая.

По крутояристому берегу лепились врытые в землю закопченные кузницы. Около них костром были составлены приготовленные для грубых поделок плахи твердых пород черного и красного дерева, валялись куски комового и тянутого железа, полосы неотделанной стали, доставляемой в Сибирь из Лагора и Кутша.

Близ кузниц приткнулись и оружейные мастерские. Затянутые скобленым рыбьим пузырем оконца были похожи на бельма. С низких запаутиненных потолков свисали хлопья жирной сажи. По стенам были развешаны связки распиленных оленьих и турьих рогов, из которых вытачивались наконечники стрел и копий.

Проворная рука мастера, склонившегося над низким столиком, кабаньей щетиной и сырой рыбьей костью наводила рисунок на воск, облепляющий клинок. В медных плошках, куря зеленым смрадом, кипела смешанная с прогорклым маслом древесная смола, употребляемая на протравку рисунка. Скобель выбирал с древка кудрявую стружку, сопела пила, потюкивал легкий деревянный молоточек, вколачивая и наколачивая на клинок золотые и серебряные украшения.

Старший оружейник Гасан, будучи в молодости невольником, изъездил с купеческими караванами весь азиятский восток [110/111] и до тонкости познал искусство выделки холодного оружия. Азия еще не знала пороху и огненного боя. Оружейники все свое умение и старание обращали на выделку клинков и дали миру образцы, не превзойденные до нашего времени.

Гасан бывал в мастерских Самарканда и Герата, Керманаха и Сираха, Испагани и Хоросана, знавал работы лучших мастеров Дамаска и Ахлата.

Куску железа Гасан умел придать бледно-серый цвет, что для оружейников всей Сибири являлось непостижимой, достойной удивления тайной. Железо и золото, сталь и серебро были одинаково покорны его руке. Много он выделал ценного оружия и под старость ослеп от ядов и кислот, употреблявшихся при работе, но дела своего не оставлял.

Мурлыкая под нос стихи Корана и прислушиваясь к визгу напильника и дрели молотка, он расхаживал по мастерским, брал изделья оружейников и, осязанием обнаруживая изъяны, ворчал:

– Хайрюла, насеченный тобою узор бледен. Тебя плохо кормит жена? Силы недостает твоим рукам, или тебе изменяет глаз? Каждая линия узора должна прощупываться, как кость в худой собаке... Возьми и доделай.

Останавливался около другого мастера:

– У тебя, Тагир, кислота излиха глубоко проела сталь. Шашка перелетит при первом крепком ударе. Резьба, сколь она ни была бы мелка и густа, не должна умалять гибкости булата: все жилки и желобки направляй так, чтоб удар клинка скользил вне соединений.

Шел дальше и бормотал:

– Наше дело святое. Нет ремесла выше нашего. Думайте, как из железа выгнать вес, оставив ему силу его... От меча требуется тяжесть, а щит и копье должны быть только прочными и легкими.