Артем Веселый - Гуляй Волга

– Молчи! – крикнул вождь и тупием копья сшиб Якаша с ног. – Весь народ глядит в одну сторону, ты глядишь в другую сторону. Откочевывай от нас, живи где похочешь один, пускай волки съедят тебя да изблюют твои кости на гнилом болоте.

Вождь, попирая ногой возмутителя, подверг его самой позорной казни, какую знали охотники: сломал над головой Якаша лук и стрелу.

Ни один не посмел поднять голоса в защиту Якаша. Поели мясо жертвенного оленя и разъехались по своим станам, чтоб собраться и идти туда, куда звал вождь.

Отверженный пришел в полную сирот юрту да, взвыв с отчаяния, зарылся в холодную золу очага и уснул, чтоб заутра собрать свой скарб на нарту и откочевать куда глаза глядят. [114/115]

31

Широко разбросалась тундра.

Реки и речки, озера и озерца, ржавые в тусклом блеске болота, кочки бурых лишаев и поляны светло-зеленых мхов.

На моховищах, выбирая ягель, паслись олени. Ветвистые рога оленьи качались, как лес.

Закинув голову и кидая копытами ошметки мерзлой грязи, по одному следу мчались лоси, а вдогонку за ними стлалась стая храпящих острорылых волков. Сохатые, стремясь уйти от зубов смерти, перемахивали ручьи и преграды, задние перепрыгивали через передних.

На вой волка и на лай лисицы из далекого моря с плывущей льдины хриплым ревом отзывался белый медведь.

На озере дальнем лебедь с лебедушкой кружились в брачном танце.

Веснами в протоки и затоны набивалась такая сила рыбы, что воткнутое в рыбье урево весло оставалось стоять торчмя. А там – отплещут, отсверкают рыбьи свадьбы, схлынет ярая вода, – икрою, как грязью, затягивало обмелевшие места: собаки лазили и вязли в икре по брюхо.

По горам, по долам гулял непуганый зверь, на счастье каждой руке, несущей лук и копье.

В пору охоты в чумах не угасали огни, с очагов не снимались котлы, в которых варилось мясо. Охотники много ели и были сильны.

В широкой долине, меж двух лесных кряжей, раскинулось остяцкое становище.

В дымных, крытых берестой чумах горели огни, в котлах варилось жирное мясо. Закопченные голые ребятишки катались по земле, играли с собаками. По окрайку болота бродили жирные, обленившиеся олени. В оленьей моче, собранной по горсти неспособными к охоте стариками, квасились кожи, приготовляемые к выделке.

Паслись мирные озера. Солнце, скользя по небосклону, макало в озера рыжую бороду.

...Олень выискивал ягель. За оленем охотились комар и волк. За комаром – паук и лягушка. Собаки заедали волка. Птица склевывала паука и комара, лягушку хватала щука. Мышь точила болотный корень, лиса промышляла зайца, тяжелого глухаря и тетерева, разрывала мышиную нору. Таежная пчела собирала ясак с цветка; медведь грабил пчелу и громил муравьиные орды, лакомясь муравьиными яйцами.

Много хитрых и сильных, прожорливых и кровожадных бегало, ползало, плавало и летало.

Охотник Ях был хитрее и сильнее всех.

Оленя и собаку он запрягал в нарту, щуку ловил на костяной крючок, молодых медведей душил руками, был столь скор на [115/116] ногу, что лис и песцов хватал на скаку, а в беге по весеннему насту догонял волка и лося. Изъеденные дымом, гноящиеся глаза его по отчеркнутому острым когтем следу определяли вес и породу зверя. В ночном лесу волосатое ухо его среди множества шорохов и звуков различало писк мыши в земляной норе и дыхание спящей в гнезде птицы.

Ях сидел перед очагом на корточках, выгнув еле прикрытую истертой медвежьей шкурой могучую спину. Камнем он обтачивал нож из оленьего ребра и во все горло распевал песню...

Седой туман,

Пьяная вода,

Гуляет река,

Под ногами грязь

чак, чак...

Буянит вода,

Бежит река,

Мечет петли,

Рыба

прыг, скок...

Кусты обросли

Зеленой шерстью,

Весело зверю,

Скушно охотнику

ха, хах...

Белокрылая

Прилетит зима,

В ледяную нору

Спрячется река

кук, кук...

На добычу

Выйдет зверь,

Охотник побежит

По следу зверя

(Свист лыжи)...

Зима,

Метель ффффффф,

Чум гудит,

Как бубен

зун, зун...

Белые хвосты

Крутятся над сугробами,

Шурга-пурга,

Темный вой

уу-у, уу-у...

Бог Саляй,

Жена Алга,

Сын Мулейка.

Другого сына

Сохатый

Унес па рогах

а-аа, а-аа...

Собаки лютые,

Густошерстые.

За высокой оградой

Олешки мои

а-ээ, а-ыы...

Запрягу двух седых, [116/117]

Самых быстроногих,

Поеду в гости,

Буду есть чужое

чч-чч-чч...

Ко мне приедут гости,

Заколю важенку,

Будут сыты гости

И собаки их

ык-ык, ык-ык...

Зима-а-а-а-а...

В белой мгле,

Как тень птицы.

Летит нарта моя

э-ке-кей...

Свист полоза,

Храп оленей,

В ноздрях у них льдышки,

А копыта

тах-тах,

тах,

тах-тах,

тах,

тах-тах,

тах...

Снежная пыль

Слепит глаза.

Я везу к себе

Вторую жену,

Красивую Кулу.

Она гладка,

Как лисичка...

Возившаяся у очага женщина быстро обернулась и оскалила зубы:

– А я?

– Ты – ты.

Ях приналег на точильный камень и опять завел:

Зима-а-а-а...

Алга выхватила из кипящего котла кусок мяса и сунула ему в раскрытую пасть, чтобы оборвать песнь.

Ях сглотнул мясо, которое летело до дна его пустого желудка, как горячий уголь, и заговорил:

– Ухожу далеко на охоту, уезжаю в гости, – вы будете болтать, скука улетит с дымом очага.

– Мне и так не скучно.

– Она станет помогать тебе мять кожи, выколачивать снег из пологов, латать дыры, прожженные искрами, – тебе будет меньше работы.

– И одна перемну кожи, выколочу полога, залатаю все дыры, хотя бы их было так же много, как шерстинок в самой большой собаке.

– Вы для меня будете все равно, что для гуся два крыла.

– Зачем тебе крылья? У тебя есть две ноги, за которыми не поспевают четыре волчьих. [117/118]

– Люблю тебя столько, – отмерил он ножом кисть руки. – Буду любить вот столько. – И он показал по локоть.

Она взяла его тяжелую руку и выдернутой из волос рыбьей костью отчеркнула полногтя.

– Люби хоть столько, но одну меня.

Печалью, как дымом, подернуло его глаза, грустно сказал:

– В долгую зимнюю ночь вы обе ляжете со мной под одеяло и будете греть меня.

– И одна согрею, – скрипуче засмеялась она и поцеловала его в шершавую, разодранную в весенней охоте медвежьими когтями щеку.

Он вытянул из глубины меховых штанов снизанное из волчьих зубов ожерелье и набросил жене на шею, а про себя подумал: «Ты – гниль на костях моих... Пойду в лес проверять ловушки и там допою свою песню. Голос мой будет громче лосиного рева. Кула услышит меня, хотя пьет она воду из другой реки и далеко ее становище».

На верхней тропе хрипло забрехал старый кобель Наян. Ему отозвался Порхай, и скоро, взлаивая с лихим пристоном, кинулись другие.

Ях по голосам знал всех псов своего становища, и каждый из них по-особенному лаял на всякого зверя, птицу и человека.