Артем Веселый - Гуляй Волга

Долго шумело становище.

К вечеру же князец Кокуш нацарапал на бараньей лопатке свое клеймо – изображение бегущей лисицы.

Гирей, следуя обычаю, выколотил золу из трубки в очаг, чтобы не уносить родового огня, и, заседлав отдохнувшего коня, поскакал дальше, в глубь тундры.

32

Плыли.

33

Скрипела осень... Догорал багряный лист на дереве, звенел червонный лист, обрываясь на ветру. Дышал стужею, дымил Тобол. Прихватывали утренники, по ночам вода у берегов застывала. Низко над рекою, шелестя тугим крылом, пролетали последние караваны гусей, – казаки с тоской глядели им вослед.

Сеялся по тем местам слух злой:

– Плывут...

Снимались народы с обжитых станов и уходили подальше от реки, забирали с собой рыболовную и зверобойную снасть, съестные запасы, угоняли скот.

Берега оставались немы и безлюдны.

Посланный Строгановыми вдогонку хлебный и соляный обоз был перехвачен туринскими вогулами. Питались казаки кое-как и кое-чем, перебиваясь с ягоды на болотное коренье, стреляли птицу, кистенями били медведей, доедали плесневелые сухари.

Заклевали удалых горести да скорби, напали на гулебщиков лихие болезни.

Глухой ночью, на стану близ устья Тавды, в шатер Ярмака вполз есаул Осташка Лаврентьев и:

– Проснись, атаман...

– Ммм... [121/122]

– Против тебя зашептывается недоброе, и злоба уже просится в дело... Проснись.

– Чего там?

– Дуруют... Побили кормщика Гуртового, соли просят и хлеба... Уговариваются прорубить днище да затопить твою каторгу.

Ярмак откинул меховое одеяло и сел.

– Кто?

– Яшка Брень, Забалуй, Угрюм, Игренька, Полухан, Мишка Козел и другие...

– Опять Полухан? Опять Игренька? Ну ж погодите, сучьи дети, я вам посбиваю рога! – Ярмак раскурил трубку и внимательно осмотрел пистоли, кои даже во время сна были у него засунуты за пояс. – Чего они хотят?

– Хвастают всяким лихим, злым умышлением, похваляются малыми шайками розно брести... Иные изнемогли, иные собрали богатство немалое... Атаманы куреней меж собой перелаялись: Иван Кольцо Мещеряку ус с корнем выдрал, Брязга Пану ножом руку распластал, Мамыка, ухватя весельце, громит всех подряд... Такая заварилась замятия! Ты бы вышел, атаман...

– Иду.

Ветер хлопал полотняной полою шатра, висели нити дождя, глухо шумела тайга.

Вокруг дымных костров стояли и сидели, кутаясь в рубища. Ярмак, держась тени, шел по стану и слушал ругню...

– Пируют атаманы нашей кровью.

– Зарез, браты... Воды много, хлеба нет, – без смерти смерть...

– Провались она пропадом, эта самая Сибирь!

– Да, да... Много сюда силы гнали, да назад не выганивали.

– Слава...

– Славой сыт не будешь.

– Сибирь... Господи, места-то какие страшные! – оглянулся и перекрестился бурлак Дери-Нос. – Куда забрели? Сколько народушку примерло! Погнались за крохой, без ломтя остались.

– А по мне все одно где жить... Мужику там родина, где хлеба побольше...

– Оно так, дядя Лупан, сыты были – нас сюда и на аркане не затащить бы.

– Погуляли, пора бы и на Русь возвернуться.

– Возвернись... Кабы, как журавлю, крылья!

– По Тавде уйдем, покуда идти можно и река не смерзлась, а в месте добром пересядем на коней и гайда через Камень.

– Река быстра, встречь воды не выгребем.

– А по мне, пуститься на волю божью и – вперед! [122/123] Возьмем город Кучума, перезимуем-перебедуем, дождемся хорошего тепла и на конях степями через киргиз и башкир утечем на Яик да на Волгу.

– Чего жрать будем? Кровь из-под зубов идет.

– А бог-то? Нам только бы до русских мест добраться, а там прокормимся – где милостыней, где отвагой.

– Смерть свою тут ищем... Не допечет нас Сибирь огнем, так проберет морозом.

– За грехи господь насылает. Погубили мы много сибирцев где по делу, а где и не по делу.

– Кручинно, надсадно плавную службу нести. Выбраться бы на дорогу и шагать потихоньку...

– А на Дону-то, братцы, ныне благодать...

– Помолчи, Лыч, о Доне – не растравляй сердца.

Яшка Брень стоял перед костром на коленках, громко и смело кричал:

– Плывем и плывем... Мы не гуси, а человеки, надоело нам плавать... Царь рублем манит, грош дает да за тот грош шкуру с нас дерет! Донские и волские раздолья исстари наши. Нечего тут искать чужого. Погуляли, пора и ко дворам. Добра нагребли бугры – хватит и себе на рубаху и Маланье на рукава, коли у кого Маланья есть. Кучум, слышно, собрал силу несметную: поднял вогул и кара-киргиз, ведет на нас остяцкую землю, а нас – и семи полных сотен не осталось.

Отовсюду слышались прелестные речи, задирщики возмущали казаков, вспоминая все перенесенные лишения и грозя еще большими бедами.

Но вот проиграла есаульская труба, казаки сошлись к атаманову шатру.

Ярмак стоял на стволе поваленного бурей кедра. Остроконечная с заломом шапка, малиновый верх; длиннополый, сшитый из черных жеребячьих шкур, яргак с двойными рукавами, – одни надеты, другие болтались для красы. Со всех сторон из кромешной темноты в бороду атамана летели дерзкие голоса:

– Мир!

– На Дон!

– На Волгу хотим!

– Будя кровавить руки, сиротить здешний край!

– Растрясли тут силу свою.

– Атаманы завели нас и продали за царевы калачи.

– Али на Русь нам возврату нет? Какой год не слышим звона колокольного.

– Чего тут ищем? Погибель свою ищем!

– Кто вынесет из Сибири добычу, а кто и голову свою оставит.

– Отпусти нас, атаман, в отраду!

– А на Дону-то, братцы, ныне благодать – теплота, светлота, степь, ковыли... [123/124]

Ярмак молчал, ватага шумела.

– Куда идем?

– В Сибирь идем, татарских ханов громить и свое, казачье царство ставить.

– Кому на царстве царевать, а кому горе горевать... За купцов воюем.

– Сибирь велика, нас мало, – потеряемся.

– Напутали, не стрясти.

– Мир!

– Назад на Русь!

– Спусти нас, атаман, на свою волю.

Черкас Полухан, сблизившись с Иваном Кольцо нос в нос, кричал:

– Атаманы! Отцы вы наши родные! Поманили вас Строгановы купцы блином масленым, вы и губы распустили... Зачем мы сюда шли и чего тута нашли? Одежонка поистрепалась, сапожишки поизносились, волосенки свои порастеряли, пропада-а-а-а-ем!..

Поп Семен взобрался на колоду и поднял над толпой железный крест:

– Слушайте, послушайте, громители и добрые стояльцы за веру Христову и землю русскую!

– Брысь, травяной мешок! – За полы кафтана кто-то сдернул попа с колоды.

Осташка Лаврентьев звонко и нараспев, по-есаульски, прокричал:

– Помолчи, честная станица! Помолчите, атаманы-молодцы. Ярмак Тимофеевич свое слово скажет.

Мало-помалу затихли. Ярмак – глухо:

– От вас ли слышу срамные речи? Давно ли целовали святой крест? Губы ваши еще не обсохли после крестного целования... Ко мне широка дорога, – вдруг бешено закричал он, – а от меня дорога одна – к черту в зубы!