Анастасия Павлик - Зерно А

- Я не такой подонок, как вы обо мне думаете.

- Откуда вы знаете, как я о вас думаю?

- Право, Маргарита, это же очевидно! Вы ждете подвоха. У вас костяшки побелели. Расслабьтесь. В мои планы не входит ничего из того, о чем вы говорили.

Я разжала пальцы и откинулась на спинку дивана. Сердце ухало, я кинула все свои силы на то, чтобы мой голос звучал хладнокровно, но на душевное хладнокровие сил не хватило. Я боялась его отстраненных глаз. Телевизор и фотография не могли передать их засасывающей пустоты. Такой взгляд может быть только у обтесанных жизнью людей, болезненно обтесанных, которые, хотя и реабилитировались от старых ран, но уже никогда не станут прежними.

Я чувствовала, как сужаются мои глаза, приподнимается верхняя губа, а губы вдавливают в пахнущий лилиями воздух слова, одно за другим:

- Как знать, как знать. Все так переменчиво. Поэтому, на вашем месте я бы не ставила на это.

- К счастью для меня, - хохотнул Человек-Цыпленок, - вы не на моем месте. Однажды, - заметил он задумчиво, - могли бы занять его, если бы сейчас согласились работать на меня.

- Совершенно верно – «если бы». Должно быть, хлопотно: целая сесть «Ферм», да Церковь механизированных в довесок. Общественность метала бы заголовки, как осетр икру, узнай о том, что вы держите под крылышком еще и Церковь. Это несколько снизило бы планку вашей святости в глазах тысяч потребителей, не так ли? Не говоря уже о детях, которые так любят вас. Не то, чтобы я переживала, что ваши рейтинги могут упасть, просто я знаю, какого это – обманываться.

Бизнесмен неторопливо подался вперед и струсил пепел в пепельницу. Вместе с пеплом он струсил часть своей ослепительной улыбки.

- Маргарита Викторовна, со мной уже давно не говорили таким тоном. Однако, - в его ухмылке появилось что-то новое, зловещее, тяжелое, иными словами, сразу ясно, почему с ним не смели разговаривать дерзко, - вам простительно.

- Вы забыли уточнить: мне или моему зерно? Видите ли, Стефан заверил меня, что мое мнение в вопросе сотрудничества с вами никому не интересно.

- Приношу свои извинения за Стефана. Это, несомненно, было грубо.

- Грубо? Он сказал правду – в отличие от вас, продающего мне свой образ святоши. Я не знаю, чего от вас ожидать, - я назвала его по имени. – Стефан и Чак-Чак хотя бы обходятся без свиста художественного. Они открыли мне глаза на многое. Но благодаря вам я увидела гораздо больше. Достаточно для того, чтобы сделать нужные выводы.

- Не поделитесь?

- Нет.

- А вот у меня от вас нет секретов.

Я знала несколько предпосылок для таких громких заявлений. Обычно фразу «от вас у меня нет секретов» говорят либо влюбленные, либо психи, либо те, кто не исключает вашу скоропостижную смерть. Даже не знаю, к кому относится Человек-Цыпленок.

Я похолодела, боковым зрением заметив какое-то движение.

- Если вы отвечаете за свои слова, тогда прямо сейчас скажите мне, где мой брат, - внезапно осипшим голосом сказала я, глядя на Человека-Цыпленка в упор и боясь отвести глаза – увидеть то, что, даже будучи на периферии, показалось мне знакомым.

- Эмма! – Человек-Цыпленок встал, глядя в направлении странного движения. – Что я тебе говорил! Нельзя донимать гостям! – назидательно отчеканил он, судя по всему, говоря это уже не в первый раз.

- Папочка, мы пили чай с Алиной и Катей.

- Это ее куклы, - объяснил Человек-Цыпленок краем рта, и вздохнул. – Зачем ты надела на него слюнявчик?

- Алина сказала, что он ест торт, как свинтус, и велела мне надеть на него один из ее слюнявчиков. Папочка, а кто такой свинтус?

- Неопрятный поросенок, любимая, совсем как в той книжке, которую вы недавно прочитали с Алиной. А бантики? Зачем ты надела на нашего уважаемого гостя бантики?

- Это красивые бантики.

- Только красивые? Какие еще?

- Замечательные.

- Правильно, а еще?

- Изумительные.

- Умница, - похвалил Человек-Цыпленок. – Однако боюсь, Эмма, наш гость согласился надеть эти изумительные бантики исключительно для того, чтобы не огорчить тебя.

- Нет! Ему понравились бантики! Он сам это сказал!

Онемев, я смотрела на девочку лет пяти-шести, в кремовом платьице принцессы, гольфах и лакированных туфельках. Глядя на нее, я вдруг вспомнила мультфильм времен детства моих родителей.

Девочка по имени Эмма, стоящая возле высокого витого торшера, и Поночка из мультфильма отличались лишь в том, что у первой на голове не было никакого проклятого банта.

У Эммы было много общего с обычным человеческим ребенком – за исключением того обстоятельства, что, в отличие от Человека-Цыпленка и его оперенной головы, она была полностью покрыта белыми мягкими на вид перьями. У нее был короткий желтый клюв и внимательные карие глаза. Каждый из десяти пальцев на обеих руках впивался в псевдоразумную куклу в таком же платье, как и у нее. Кукла улыбалась совсем не по-доброму.

Эмма назвала Человека-Цыпленка «папочкой».

Но потрясение от этого было и близко не таким сильным, как от вида направляющего ко мне зверолюда…

- Святые Небеса, - выдохнула я.

Я не заметила, как оказалась рядом с ним.

Константин издал нечто среднее между вздохом и стоном, когда я коснулась его лица. Кожа под моей ладонью была холодной и твердой, как если бы я гладила лед; она разве что не таяла и была не такой холодной, как моя рука.

- Святые Небеса! – тупо повторила я, глядя на него сквозь нахлынувшую на глаза пелену.

- Рита, - его голос был глухим, будто звучал из барахлящего динамика- я замерз.

- Сейчас, сейчас.

Я надежно положила руку ему на спину и, вцепившись второй в предплечье, повела к диванам. Я заметила, что он передвигает ноги неуверенно, осторожно, будто вот-вот забудет, как это – делать шаг за шагом, идти. Я усадила его на диван и сдернула с кресла верблюжий плед. Накинула плед ему на плечи, села рядом и обняла его.

- Я так рада, что с тобой все хорошо! Я думала, что больше не увижу тебя. Стефан сказал, чтобы я… что ты…

- Рита, я замерз, - повторил Константин. – Почему здесь так холодно?

Я прижала ладони к его лицу и заставила посмотреть мне в глаза.

- Послушай, здесь не…

Константин не просто смотрел на меня, а впивался полубезумным взглядом, точно горел изнутри, точно внутри него ревело пламя, сжирая его, причиняя нестерпимую боль. В его черных, как два колодца, зрачках отражались силуэты, которых в помине не было в номере… Я могла провалиться в его зрачки, словно Алиса в нору. Да только, в отличие от Алисы, преследуя не белого кролика, а сам ад, выглядывающий из его глаз.

Разум сразу все понял, но естество отказывалось верить ему.

- Он пил горячий чай и не обжег язык, - сказала Эмма несколько обиженно. – А я обожгла. Катя сказала, что мать его – турист. Но я не поняла, причем тут его мама, когда…