Виталий Губарев - Павлик Морозов

Память о нем не должна исчезнуть.

М. Горький

Русоволосый мальчик с большими карими глазами, худощавый, быстроногий... Я никогда не видел его, но вот уже тридцать лет он, как живой, стоит перед моими глазами.

В сентябре 1932 года я приехал в глухую таёжную деревню Герасимовку на севере Урала, чтобы принять участие в расследовании убийства двух братьев Морозовых, тринадцатилетнего Павлика и восьмилетнего Феди. Мало кто знал тогда, что один из погибших - не просто обыкновенный деревенский мальчик, а настоящий герой, имя которого станет известно всему миру.

...1931-й год. Крестьяне объединялись в колхозы. В деревнях и сёлах нашей страны приходил конец такой жизни, когда один человек мог угнетать других, когда одни богатели, а другие гнули на них спины.

Докатилась волна коллективизации и до Герасимовки...

Семья Морозовых ужинала. К ужину пришли гости, родители Трофима Морозова - дед Серёга и бабка Ксения, а с ними - девятнадцатилетний Данила, Трофимов племянник.

В избе жарко и душно. Открыли дверь наружу. На свет налетели мошки - болотный гнус.

Трофим Морозов сидел распаренный, красный, с хлебными крошками в усах. Рядом - дед Серёга с белёсыми, мутными от выпитого вина глазами.

В молодости, при царе, дед Серёга жил в Витебской губернии, служил там тюремным надзирателем. Жил в ладу с начальством, копил деньги. А потом переехал с семьёй в Герасимовку на пустующие уральские земли, стал обзаводиться хозяйством.

Второй его сын, Трофим, скоро женился, отделился, построил рядом с дедовым двором свою собственную избу. Остался дед с бабкой и Данилой - внуком от первого умершего сына. Хозяйство ладное, а деду всё мало, всё копит да копит и Данилу тому же учит.

...Павел поднялся на крыльцо, заглянул в открытую дверь. Дед хрипловато пел, потряхивая головой и хмурясь:

- Бывали дни весёлые, гулял я, молодец... и-их!

Тоненько и заливисто хохотал на печи младший брат Павла восьмилетний Федя. Маленький, шестилетний Роман удивлённо таращил на деда круглые глаза.

Федя увидел на пороге старшего брата, соскользнул с печи.

- Братко пришёл! О, гляньте, карасей сколько!

Дед поднялся:

- А-а, рыболов! Ну, поди, поди сюда, внучек.

Павел на ходу шепнул брату, косясь на сидящих:

- Отец не злой?

- Весёлый, Паш, с дедом песни поёт.

Отец дожевал кусок мяса, старательно вытер ладонью рот.

- Ты что же, сынок, так поздно?

- Далеко зашли, папанька... На той стороне озера были.

- Смотри, потонешь когда-нибудь. Ну, садись, ешь. Налей-ка ему, Татьяна.

Мать подала миску со щами, села рядом с сыном.

Была Татьяна худой и бледной. Прожила она свои тридцать пять лет в постоянном труде, радостей видела мало. Хозяйство и дети отнимали здоровье и силы, но в детях находила Татьяна свою материнскую радость. Вон Пашка какой большой и разумный вырос! Лучший ученик в школе.

Татьяна ласково смотрит на сына, поглаживает твёрдой рукой по его жестковатым чёрным волосам:

- Не хлебай, Пашутка, быстро, - захлебнёшься...

Павел ест, обжигаясь и морщась, дует в ложку, искоса поглядывает на двоюродного брата Данилу. Тот сидит, развалясь на скамье: глаза, как у деда, помутневшие и узкие. На верхней губе у него растёт, да никак не вырастет редкий рыжеватый пух.

Продолжая начатый до прихода Павла разговор, отец вдруг сказал, усмехаясь, деду Серёге:

- Папаня, а Данилка-то, небось, ждёт не дождётся, когда ты богу душу отдашь, чтобы, значит, во владение хозяйством вступить.

- Да ну, дядя Трофим... - Данила расширил покрасневшие глаза, не зная, рассмеяться ему или обидеться.

- А ты не лукавь, Данилушка, - миролюбиво заулыбался дед Серёга. - Это великое дело - хозяином быть! Вот скажи мне, кто у нас самый крепкий хозяин в Герасимовке?

- Кулуканов, - подумав, проговорил Данилка. - Конечно, дедуня, он - Арсений Игнатьевич.

- Верно... Так вот энтот самый Арсений Игнатьевич говорил мне как-то: стар, мол, уже стал, а сердце всё волнуется, чтобы хозяйство ещё крепче было. Выйду, говорит, утречком на крылечко, да и смотрю кругом. Всё моё! Корова в стойле замычала - моя корова. Петух закричал на заборе - мой петух. Вот сердце-то и радуется!

- А соседи злятся, - вставил Данила, - кулак, говорят, Арсений Игнатьевич.

- От зависти, Данилушка, от зависти! Человек человеку волк. Ежели ты его не подомнёшь, он тебя подомнёт. Кровопивец, кричат, а ты наплюй, да и живи по-своему. Бедного, конечно, не оставь в беде, как в евангелии говорится - нищему подай, батрака накорми, от этого у тебя не убудет...

Павел вдруг сказал громко:

- А надо так сделать, чтобы нищих и батраков совсем не было!

Все умолкли и с удивлением взглянули на Павла.

- Ох ты, боже мой, - закачал головой дед Серёга, - вот и цыплята заговорили.

- А что же ты, дедуня, всё «моё» да «моё».

- Ну, ну, ты потише! - крикнул Трофим.

- Подожди, Трофим, пусть скажет, - остановил его дед Серёга.

- Надо говорить не «моё», а «наше»! - продолжал Павел потише. - Надо, чтобы каждый человек не про одного себя думал, а про то, чтобы всем людям хорошо жилось, тогда никаких батраков не будет.

- Да как же это сделать, внучек? - ударил дед Серёга ладошкой по коленке. - На батраках мир держится.

- А надо, чтобы все в колхозе жили! - убеждённо сказал Павел.

- Вот как! - воскликнул отец.

- А кто же это тебе сказал? - внимательно посмотрел старик в глаза Павла.

- Зоя Александровна.

- Учителка ваша?

- Ага.

- Пустые это разговоры, Пашутка. Я ж сказал: человек человеку волк. А волк - он живёт обособленно... Колхоз! Да в колхозе все горло друг дружке перегрызут.

- Мал он, зелен... - вдруг рассмеялся Трофим. - Небось, слышал, как я на собрании про колхоз говорил. Дурачок ты, Пашутка, собрание - это одно, а жизнь - другое. Налей-ка, папаня, ещё по одной...

Данила поманил кивком Федю и сказал шёпотом, протягивая стакан:

- На... допей.

Федя покачал головой:

- Пей сам, Пашка говорит - нельзя ребятам. - И с тревогой взглянул на старшего брата.

Федя очень любит Павла и во всём старается ему подражать. Ведь с осени Павел будет учиться уже в четвёртом классе, а он, Федя, только пойдёт в первый. И потом ещё, Павел - вожак в отряде у пионеров, его все ребята слушаются. Через два года Федя тоже будет пионером!

Данила усмехнулся:

- Мало что Пашка говорит... Кто он тебе?

- Брат.

- Так я ж тоже брат.

Федя молчит, соображая что-то.

- А ты не пионер! Вот! - говорит он.

Павел сидит молча. Густые тёмные брови чуть срослись на переносице. Над правой бровью подрагивает родинка. Он мучительно думает: как это так - на собрании одно, а в жизни другое?

Дед Серёга весело кивает Павлу:

- Федюшке-то пить нельзя, а старшому приучаться можно.