Феликс Максимов - Духов день

Кавалер хмуро кивнул, на сухое место выкарабкался. Сказал с последней тоской:

- Я же не бахвалюсь, отец... Ты сам говорил - темно у меня внутри. Мысли в голову лезут по осени, не отмахнуться от них, липкие, неотвязные гуси-лебеди, стоит зазеваться - налетят, похитят, разорвут на части, только белые перья наземь опадут и каждое перо не просто так - в старой моей крови. Ты один знаешь, что я на Пресне сделал огонь в прошлом году. А что если выдам вас, не по своей воле, а по кровяной прихоти - затмит глаза и разум и сделаю недозволенное. Предам.

- Не предашь - отрезал Царствие Небесное. Тревожно заглянул в глаза Кавалера, крепкой мужской рукой сдавил до боли плечо - Кавалер вытерпел львиную хватку, не вскрикнул, только спросил.

- Наверняка знаешь?

- Крепче твоего сердца.

Вот что. - хлопнув по колену завершил Царствие Небесное - Мокрому дождь не страшен. Ты сегодня наработался и наслушался довольно, давай-ка обратно в пруд - переплыви раза два, три, смой всю мысленную коросту и пустые тревоги, потом выбирайся, ужинать пойдем, Аксиньюшка сегодня пироги затеяла, заждалась нас. Сядем, выпьем, поговорим.

Медленно бродил по вечернему лугу андалузский конь Первенец, пофыркивал, пасся, обхлестывался панским пышным хвостом от слепней и мокрецов - шаг за шагом - тупу-туп, отходил, тонул в раннем царицинском мареве-тумане.

Колдовские рыжие кони далеко-далеко на тракте татарским дробным галопом копытили суглинки. Отзывалась по-женски большая хозяйка - земля.

Странно и нежно живой душе в сумрачном лесу. То ветка надломится и хрупнет, то блуждающий огонек в глухой балочке зажжется, то зашумят кроны дубовые и липовые в безветрии, то тяжким зудом овевая лоб пролетит ночная мохнатая бабочка-бражник с черепом меж крыльев.

Дергачи-куропяточки стрекотали в стоялых травах тревожным, как на пожаре, надрывным скрежетом.

Последние резкие и дикие лучи заката протянулись над прудами. Тесными облачками повисли над рукотворными водоемами безвредные комары-толкачики - сулили назавтра вёдро, безветрие и солнцепек...

Царствие Небесное сунул трубочку свою за ленту на шляпе, и поковылял проведать лошадь, пока плескается молодой приемыш.

Кавалер в одной рубахе и штанах саженками проплыл по пруду, запутался в жестких скользких водорослях, без света оржавевших. Потом нехотя нырнул, наглотался холодной воды, оттолкнулся от вязкого дна, и враз устал, сомлел и перестал бороться.

Распустил руки и ноги, позабыл о теле и всплыл лицом кверху, будто и не бывал никогда живым.

Затих на поверхности. Медленно и ясно плеснула за плечом рыбешка. Всплыли лениво и развились волосы, буфами белесыми вздулся шелк сорочки. Невесома и таинственна стала под одеждой золотистая от усталости плоть. В водяном окоеме без выражения и смысла колыхалось лицо.

Кавалер вздохнул и закрыл миндальные глаза, но по-обыкновению, настороженно подсматривал из-под ресниц, не доверял вечеру. Отчего так дивно и много шумят большие деревья, отчего сердце не в шутку щемит, отчего дикие утки, посвистывая маховыми перьями, летят с гомоном над беспокойными водами, зелеными лесами и кладбищенскими обрывами.

Отчего искорки закатные шаловливыми угольями играют на черной ряби, а водомерные паучки крест-накрест метят водное зеркало. Чудятся у виска нечаянные русалочьи колокольчики.

Нет... Послышалось.

Высоко в синей темнеющей незримости небес трубили стрижи.

Кавалер вяло шевельнул рукой. Так невпопад, странно, странно, будто не моя ладонь оделась водянистыми искорками, онемела, не слушается.

Что-то должно случится.

Так легко стало шее... Будто примета невысказанная - меня повесят, меня повесят...

Что такое?

Ощупал горло, стараясь не нарушить блаженства и невесомости, перешла слепая рука на грудь и коротко ахнул Кавалер - грех: смыло крест кипарисовый во время купания. Перетерся гайтан.

А разве теперь сыщешь реликвию в тинистой хляби.

Сразу стало холодно в беспокойной ртутной от вечерней неги воде. Снизу бил ледяной ключ, леденил поясницу и лопатки.

Кавалер распахнул васильковые глаза во всю ширь и больше, будто ударили его под затылок кривым метким ножом.

Пропал.

Без креста.

И тут же увидел юноша, то, что видеть нельзя.

Низко нависала над водой с островка насыпного ветка размахровой вековой липы. Машистая и мшистая, совиное логово.

Только рысям да бесам на такой гнезда вить - ведьмовская лапа.

Сухие старушечьи развилки грозили из густой молодой листвы.

Верхом на крепяной древесине - что все развилки ветви держала, сидела мертвая белая мавка, бесстыдно задрав подол.

Простоволосая, маленькая, ростом с девочку лет двенадцати.

В белой детской рубашонке в которой отроковиц в гроб кладут, от горловины до подола расшита была вороньими следочками страшная одежка - красной ниточкой, бузинными крестиками.

На шее - будто запекшийся порез - рябиновые прошлогодние бусы - даже на взгляд - горче гадючьего яда.

Болтала мавка пятками.

Налетел стыдный ветер - взмахнул и растрепал сияющим ореолом легкие, как опушка одуванного цветка, белые-белые волосы, будто вплетены в них были гагачьего пуха перышки, хрустальные колокольчики и лейденские капельки. Обломишь у такой капельки хрупенький "хвостик" и разлетится вся капелька в серебряный прах, будто душа выходящая.

На солнечном пятнышке умещалась мавка. Навстречу синему сильному взгляду Кавалера она открыла дивные невечерние глаз. Отблеск последнее солнца показал юноше, что глаза у мавки на ветке темно-багровые, будто старое вино с осадком в хрустале напросвет.

А в белой ручке чудной девочки наотлет болтался на рваном гайтане краденый кипарисовый крест.

Круглое личико мавки сморщилось от щедрого девичьего смеха, заиграли щечки, и, не удержавшись, мертвая марочка показала Кавалеру язык.

Тут уже не выдержал Кавалер, шарахнул в плеск по воде руками и ногами, захлебнулся. Взлетели и повисли на секунду крупные брызги. Мавка, купаясь в тыквенном рыжем солнце и брызгах, вскинулась, потянулась лотосными руками - такими тонкими в цыганских рукавах от локтя расклешенных. То ли заплакала, то ли засмеялась, всем горлом ловя брызги подожженные в полете, как поцелуи.

Сорвалась зрелым яблоком с липовой ветки - канула в воду рядом, без плеска, забили белые ножки в кипени подола.

Молодой пловец вильнул от нее, как белуга, сильной спиной вниз, в потаенную глубь и еле добарахтался до берега, с криком, с полным горлом неживой воды.

- Батюшка!!!

Царствие Небесное появился из осоки, застегивая пряжку на голландских широких штанах, выслушал сбивчивый рассказ Кавалера, сплюнул, обратно тиснул нож в охотничьи ножны на тисненом поясе.