Феликс Максимов - Духов день

Будничным голосом повела разговор:

- Снесу матери. Будут летние щи. С яйцом. Ты, поди, такого и в рот не берешь. Баловень.

Кавалер опешил. Отвернулся. Промолчал - пусть знает, что обидела.

Рузя сама подошла, потянула за рукав. Посмотрела снизу вверх смышлеными глазами. Ай, стерва, разве бывают такие глаза, ореховые в багрец, как у звериньки.

- Не сердись. Я тебе скажу, а ты накрепко запомни. Странно, что тебя отец сразу не предупредил. Значит так: на пасеку ни в коем случае не ходи. Тебе там делать нечего. Мне и маме можно - нас не тронут. А тебе - нельзя. Почему, я не знаю. Я боюсь.

Кавалер, смеясь, отмахнулся, подхватил корзинку на локоть, да и саму хозяйку на забыл, играючи подбросил на плечо.

Возвращались сырой овражной тропой под низкими ветками, сильно несло от земли прелью, сокровенный запах, навечно запомнился...

Рузя по ходу раздвигала ветки, нагибалась. Приникала к голове.

И - раз - сухо коснулась губами, как укусила, там, где волосы Кавалера разделялись.

Не было этого. Померещилось.

Вот и хорошо.

- Ты похож на лошадь. Не обижайся, - шепнула Рузя, - На большую лошадь, шелковую, черногривую, так осторожно ступаешь, все шаги слышно. Только хвоя глушит поступь, да ельник на ветру ревет. Погода стихнет к полудню. ПАрит.

А мне высоко и весело с тебя на свет глядеть...

И барабаны и колокола гремят и молятся белые монашки, как обещано...

- Значит на шею села. Объездила. Шалишь, девушка... Да, ладно, утром ссориться грех. Держись крепче, сейчас в рысь поднимусь, удила закушу. - Кавалер прикинул на глазок расстояние до деревянной лестницы высеченной Навьими людьми в обрывистом подъеме оврага, и, встряхнув карлицу на плече нетяжело побежал, прикрываясь от рябиновых и бузинных хлестких ветвей.

Крикнул на бегу:

- Рузя, что за имя? Польское что ли...

- Русское! - взахлеб смеясь, ответила Рузя в такт скачке, - Марией! Крестили... Ма-руськой! А. Рузей! Рузалией! Батя! Назвал. Для. Себя. Еще, Еще, беги!

Кавалер осекся нога за ногу, чуть лбом в перила не влетел. Остановился, задышал, как , встал, не дыша. Мягко снял девочку с плеча, подал корзинку. Сказал сухо, в глаза не глядя.

- Иди домой.

- Ты чего?...

- Я кому сказал. Мария.

Зажмурился, чтобы не слышать, как заколотили босые ножки по лестнице вверх. Только на нижней ступеньке остался привядший снопик нежгучей крапивы.

Кавалер кружными путями вышел к леваде на околице Навьей деревни У плетеной ограды подремывал андалуз-Первенец, поджав заднюю ногу, тонул по брюхо в туманном молоке.

Навалив локти на плетень, лениво болтали два больших, будто ватных мужика в коричневых послушнических полукафтаньях.

У одного поверх одежды, как заноза, некстати висел восьмиконечный медный крест старинного литья.

Кавалер так устал с бессонной ночи, что даже не насторожился - что это большие люди делают на задках Навьего села... А село просыпалось, лениво копались маленькие обыватели, потянулся печной дух. Молочник запрягал в телегу рогатого и злого спросонок ангорского козла. Распахивали по всей деревне с треском драночные ставни. Заспанные крошечные женщины раздували жаровни в шалашах летних кухонь.

Кавалер прошел мимо зевак, едва не задев самокрестного мужика плечом. Снял седло с вешальца, завозился с подпругами. Конь зафыркал, придавил хозяина теплым боком, Кавалер недовольно оттолкнул его:

- Прими... Ч-черт.

- Добрый жеребчик, щедрый жеребчик... - сказал на зевке один соглядатай, мелко перекрестил копилочный рот.

В ответ закивало безусое с отвислыми щеками личико товарища.

- Чистой крови, заметь, жеребчик. Жалко, нехолощенный. - откликнулся второй, таким голосом, будто щегол пискнул.

- Поберегись - остерег Кавалер, махнул на лету венгерской крученой нагайкой, андалуз махнул без разбега через плетень, пробарабанил по дороге и канул.

Мужики в тон ему, переглянулись, попятились.

Сгинули.

Только последний, без креста, замешкался, воровато оглянулся и поволок по мокрой траве кожаный мешок доверху полный змеями, гадюками, медяницами, полозами, которых собирали колдовские руки по волчьим балкам Царицына Села.

Глава 21 Бог.

А я нынче, братие, очень скорбен и болен,

Подходила, братие, под меня мутная вода

Подползала, братие, под меня лютая змея,

Уж не мог я, братие, от ней сторониться.

Закричал я, братие, самым громким голосом

Вы подайте, братие, мне стеклянный нож

Змее голову отсеку, Бога-Духа привлеку.

Убелю, убелю, тело с душкой разделю.

Слушай: вот что случится с тобой:

...Однажды ты поедешь верхом в лесной перелог. День выберешь для прогулки теплый, пасмурный. Заповедье. Небеса низкие. Облака перистые. На бересте чернеют письмена вогульские. Муравники насыпаны выше пояса. Кроны шелестят высоко-высоко. Белка по стволу - шорк!. Куница белку в шейный хрящ - кусь!. Ветка валежника - крак!. Камыши шевелятся - шуу-шуу!

Птицы онемели, как перед грозой. Всех птиц большой соломенный человек - Птичич, заманил в мешок, чтобы не мешали. Птичич лукавый, у него есть дудочка о семи дырочках.

Марит, пАрит, в дрёму тянет, ты уж не едешь, а плывешь, не дорогой, стороною.

Мёдом веки налились. Один шажок, другой, мимо бурелома, по елани, по гати, через болото бекасиное с дыхальцами-окнами. Мшшаники, лишайники, ольшаники...

Вдруг - удар в спину, будто камнем. И холод могильный под левой лопаткой. Глотай холод, не бойся. Вот так. Медленнее. Хорошо.

Началось.

Ты поднимешь голову и увидишь прямо над собой трех воронов.

Один ворон с белой головой, второй - пестрый, третий - чернец.

Они парят, кружатся, все ниже и ниже...

Ты заглядишься и упадешь из седла в параличе. Лошадь закличет по-человечьи и ускачет далече.

Первый ворон скажет:

- Мы его нашли.

Второй ворон скажет

- Мы его унесем на север.

Третий ворон промолчит.

Сядет тебе на грудь красными лапками и выклюет глаза двумя ударами клюва, как вареные бобы.

Оставит так. Раскинься. Без дыхания. Остынь. Закостеней.

В полночь придут ступнями назад голые псиглавцы кожа-да-кости, принесут доску, на которой рубят мясо, распорют на тебе одежду железными ногтями.

Возложат твое тело нагишом на доску для рубки мяса и взвалят на плечи. Понесут без дороги.

На север.

Слепой, ты все увидишь сквозь кровяную пелену.

В суставы вопьются ости ячменных усатых колосков. Во рту засолонеет от вороньей крови.

Весь ты наполнишься вороньей кровью, как киргизский бурдюк. Польется кровь воронья изо рта на горло, с горла на грудь.

Застынет сосулькой воронья кровь в паху и ослабнет.

Ты увидишь соленую Иргиз-реку с костяными мостами. Ты увидишь бурунами пьяное Окаян-море.

Ты увидишь морских змеев и белобрюхих китов, и черных касаток, и нерпичьи пятнистые лежбища и птичьи базары на голых клыкастых скалах.