Феликс Максимов - Духов день

Ты увидишь пловучие глыбы льда и круглые острова с яблонями.

Между стволами девки-яблонницы пляшут во сне с яблоками в ладонях, с яблоками на головах, с яблоками между ног.

С яблоневым цветом в глазницах.

А у тебя глаз нет.

Ты увидишь, как рассекает свирепое небо птица Гаганица, стеклянные ножки, снизу русская орлица-громница, сверху - верная жена в рысьей шапке с медными подвесками, а глаза у птицы раскосые, два глаза мужских, два женских.

А у тебя глаз нет.

Ты увидишь, как в таежных озерах щуки-людоеды ходят кругами, шире челнока, плещут выше озерных трав.

Глаза они не закрывают никогда, даже когда бьют их промышленники острогами.

А у тебя глаз нет.

Ты увидишь воду болезней, которая кипит ржавой рудой на болотах, а хляби топкие, пробежать по ним может только паук-волосяник.

Кровавая клюква рассыпана меж кочками. Кислая.

На мшаных плешках посреди топей поставлены дома кожаные, а в них живут мужчины, у них головы назад свернуты, тела хворостные, они любят плясать и петь, едят белый мох и кузнечиков, солнца не видят, в луну не верят. У них глаза на ладонях.

А у тебя глаз нет.

Женщины в тех краях были да вышли все, превратились в железные можжевельники и горное эхо меж кряжами.

Скачут по ущельям каменные бараны пятирогие, а рога внутри пустые, с отверстиями, чтобы ветер в них тоскливо выл, они вестники скорой смерти, берегись.

Зубы у баранов голодные, глаза - оба левые.

А у тебя глаз нет

Ты увидишь, как мастера натягивают на алтайские пяльцы кожу пегого бычка, на трех травах кормленного, в трех ключах вспоенного. Сохнет кожа, расправляется, звучит, как мычит. То не кожа звучит, то мотыльки духи-келеты, с мизинец ростом, лица - сырое мясо, пляшут на бычачине. А играют им музыку чернолицые сухотники в тряпье, собранном возле мертвых тел. Полны леса их топотом и лепетом. Ловят человеческие души в сети волосяные, катаются до рассвета на росомашьих и человечьих черепах.

Глаза плясунов бусинами в осоке заблудились, вызрели по пустошам желтой морошкой.

А у тебя глаз нет.

Ты увидишь, как на костяных санях-розвальнях Сам-Большой с амурских сопок нападает на стойбища. Полозья у саней медные, запряжены в сани лоси сохатые. За плечами у Сам-Большого железный сундук, швыряет Сам-Большой в дымовые отверстия дары - что ни дар, то чудо: проказа, скорбут, синие свищи, выкидыши, бешенство, богохульство, братоубийство, ложь, измена, раздор, кровосмешение, кликушество и юродство.

Визжа, бегут по склонам голые люди, разметались волосы горящие, трещит человечье сало, крошатся кости в живом мясе. Где упадут беглецы, там и врастут по грудь в мерзлоту. Лижут кровь изюбри и кабарги, вместо соли.

Сам-Большой в плаще из перьев филина, глаз у него один - на левом кулаке, как летняя лампа.

А у тебя глаз нет.

В самом сердце Сибиир-Земли ты увидишь древо Марину, ино говоря Черноклен.

Корни у него - там. А крона - вон где!

Колышутся в косматых ветвях полярные сполохи, иглистыми завесами сияют и рассеиваются.

Слева - солнцестояние, справа - полнолуние.

По всему стволу титьки женские, как грибы-чаги наросли, молоком полны.

На ветвях гнезда. В гнездах - души. Синички, кукушки, кулички, пуночки, снегири.

Туда смотри, замечай. На все четыре стороны.

В гнездах на полночь птицы-радужницы, пересмешницы, перевертни. Дует ветер сиверко.

В гнездах на полдень - птицы - юродицы, крестоносицы, злодеицы. Дует ветер обедник.

В гнездах на утро - птицы - ветреницы, полюбовницы, утешницы. Дует ветер утренник.

В гнездах на вечер - птицы-человечицы. Дует ветер - повечор.

Голосят птицы от голода, просят рыбной муки, кедровых орехов, оленьего молока, христорадости.

Две кобылицы - белая и саврасая, прилетают по небу, кормят птенцов - одна - кумысом на милость, вторая - кровью на беззаконие.

А под древом котел кипит в сугробе, не на огне, на стуже лунной. В котле бурлит вода талая, кора дубовая, собачья кровь, глина белая, смола каменная, У котла баба - сторожиха в бобровой шапке, в камышовой шубе до пят мешает варево сушеной медвежьей лапой. На груди - медное зеркало. Косы черные, якутские, моржовым жиром смазаны, до пизды висят. Вся одежа расшита колокольцами из надкрылков жука-хруща, бисерными увяслицами, собольими хвостиками, бусами баргузинскими, в ушных мочках болтаются серьги из костей журавля.

Положат тебя перед ней псиглавцы и во льды уйдут. Возьмет баба стеклянный нож с роговой ручкой, наклонится и рассечет твое тело на девяносто и девять кусков, разбросает по липовой доске мясо и кости, позовет со всего света погибельных зверей.

Идут погибельные звери по метелям, головы в облаках, крылья лебединые легки, ноги воловьи трудны.

Зверь Анфим. Зверь Асык. Зверь Безвер. Зверь Палеолог.

Идут издали. Несут огни во рту негасимые.

Лихим пламенем, огнями блудящими будут тебя палить три дня и три ночи. Выжгут все земное и некрепкое.

Разбросают куски по всему свету - голову в Кижи, голени в чащи Керженецкие, пясти на Колым-реку, локти в Колывань, тулово в Галицкое озеро, сердце и черную печень на Преснецкие горы, уд и ятра на плесы Астраханские, остальное Бог весть без креста, за Урал.

Звери лягут спать - головы на лапы.

Огни потухнут. Уляжется вьюга.

Зашипит в котле варево и прольется на весь свет.

Наступит весна.

Побредет баба-сторожиха по весям и градам, соберет тебя в подол, как был - от маковки до пят. Нарядит, как куклу поморскую во все новое, ненадеванное.

Выдолбит лодку-колыбель из цельного бревна, выстелит ее чернобурами с искрой, берестой свежей, чистым льном в головах. Уложит в лодку новую плоть, гладкую, как воск.

Помедлит и вложит плевком глаза твои во впадины.

Левый ночной, правый дневной.

Хорошие глаза. Заглядение. Похлопает баба по карманам на шубе, прищурится, что забыла?

А вот что.

Вынет мотки ниток на тресковой кости, возьмет цыганскую сапожную иглу, послюнив проденет крашеную ягодным соком суровую нить в иглу и прошьет насквозь щеки твои по живому, и так и сяк и узорами - а узоры - все солнышки, да елочки, да коники, вышьет твое лицо заново, так и будешь век вековать с шитой рожей. Выступит по стежкам брусничная кровь.

А баба наляжет грудями на корму, дыхнет, оттолкнет долбленку от подмытого берега

- Прощева-ай, дитятко.

Повлечет тебя ладно скроенного, крепко сшитого, великая попутная река с облаками и холмами и капищами, поплывут за осадчивыми бортами иконные доски новгородские, кверху ликами златыми, оливанными, муравленными...

Пущены на воду иконы позабытые, во снах являются, беспокоятся от старости.

Плывут иконы. Поют.

Сваи мостовые над головой смыкаются. Кличет в вышине ястреб-перепелятник. Возвращаются ласточки-береговушки. А ты плывешь в тишине и души не чаешь.