Феликс Максимов - Тодор из табора Борко

В гору-под гору, по бродам-перелескам, по частому березничку, по сырому черноельнику, во медвежье можжевелье, по стоеросому осиннику, где Иуда на ремне повесился.

По горбатым мостам, по седым местам, по рыбацким мосткам, по садам и травостоям,по семи монастырям, по камням меченым с утра до вечера.

Дерево Карколист ножами да секирами беременело, река Ойда-Земляника на мели котлом кипела, плотвицы-златоперицы против тока переплеском бились, а щука-калуга полотвиц самоглотом ела,

Ева из ребра нагишом встала, повела лядвием. Леилах лицо вороными волосами завесила. Адам фигой срам прикрыл. Каин Авеля убаюкал. Братья Иосифа продали. Давид плясал веселыми ногами. Моисей Черемное море разбучил.

Птица Моголь в чащобе бабьим причетом голосила. Кулики болота хвалили на длинных ногах. Лиса-Лисафья на осиновых костылях выше леса посолонь ходила, Марфутка-водяница, Лисафьина дочка, в колодце сидела, на костяном пряслице волосья из косы вслепую крутила, зиму летом закликала.

Москва каменна на семи ногах стояла, слезам верила. Питер царю бока повытер, за то быть сему месту пусту.

Москва далеко, Питер далече - с того не легче.

А промеж Москвы и Питера Арысь-поле гречихой заросло от сих до сих.

Посреди Арысь-Поля перекресток средокрестный, полосатые столбы государем поставлены отсюда до небесного свода, там где пасмурь и зарницы сходятся. На том перекрестке сама собой стояла церковь Временной Пятницы, вся как есть из хрусталя медового, из кедрова дерева от ворот до маковок. Миндалем молдавским в небе голубела колокольня. Семью семь попов служили в церкви. Семь старух кутью варили, в печь просфоры ставили на лопатах липовых. Плыл под купол афонский ладан. Сам святой Лука-изограф Богородицу писал рысьей кистью по доске. Очи были, как маслины, а оклад серебряный, из Царь-Града присланный. Земно поклонился Тодор пред иконой Чудотворной. В свечной ящик бросил грошик, в алтаре свечу затеплил. И с молитвой затаенной, заслоня ладонью, вынес свечу воска ярого на широкий, на церковный двор. Налетел студеный ветер. В один миг свеча потухла. Почернел фитиль и умер. Пегий конь в гречихе плакал. Понял Тодор, что не в церкви он найдет огонь цыганский.

Долго ль коротко скитался Тодор-всадник, знают поползни да коростели, барсуки да лисы, лоси да дикие гуси. Подоспела осень, оземь били паданцы в садах, огни пастушьи на склонах мерцали, звезда-виноградница с востока на полсвета засияла перед рассветом. По селам свадьбы играли, на тройках с колокольцами ездили, широкие столы ставили вдоль улиц, пиво мировое варили, холсты у церкви стелили молодым под башмачки.

Проселком ехал Тодор на коне крестовом тряской рысью, голову опустив. Дожди косые с севера странника полосовали сверху да с исподу, крымские тополя клонились над глинистыми колеями. Поискал Тодор, где бы укрыться от ненастья. И увидел посреди горохового поля - крестьянский сарай - крыша соломенная, стены сквозные. Спешился Тодор, коня в поводу повел под навес. Встал под стенкой - и смотрел бессловно, как полотна дождевые вольно метлами ходили по межам недавно сжатым. Кудри развились от влаги, потемнели, тяжелея. Битком набиты были закрома зерном и орехами - год выдался щедрый, урожайный, всех плодов земных избыток, как перед войною. Сам крестьянин вышел вскоре. Борода совком, вся рубаха в петухах, брюхо поперек ремня свисало. Глянул он на Тодора волчищем, только губу выпятил. В ручищах тот хозин держал в клетку, заглянул в нее, заблеял:

- А, попался, чертов крестник! Тут тебе и конец выйдет.

Тодор присмотрелся - ловушка решетчатая, клетка с замочком, а замочек с секретом.

Много таких у порога сарая было расставлено от крысиной потравы. Все пустые - а в ту крысоловку, что мужик держал, попалась большая крыса, черная, как зрачок и полночь, но с белым пятном на груди.

Теперь раздумывал мужик брюхатый - то ли в поганом ведре утопить добычу, то ли сапогами затоптать насмерть, то ли тесаком надвое перерубить по хребту и куски под дверь подбросить, чтоб другим пасюкам неповадно было урожай портить.

Рыжий Тодор подошел поближе, посмотрел на крысу в ловушке и сказал.

- Здравствуй. Меня зовут Тодор. Я - кауло ратти - черная кровь, прирожденный -цыган. А ты кто?

- Здравствуй и ты. - ответил крыса - меня зовут Яг. И кровь у меня красная. Я - крыса. Освободи меня.

- Зачем?

- А тебе бы понравилось сидеть в крысоловке?

- Я бы не дал себя поймать. Ты воровал крестьянское зерно?

- Тут его хватит на всех - сказал крыса - полюбуйся на хозяина, жену он свел в могилу побоями да попреками, детей пустил по миру, брюхо отрастил и рад теперь зерно сгноить или приберечь до голодного года, чтобы продать втридорога. А я хотел есть. Много во мне зерна поместится, по-твоему?

- Нечего болтать, крыса! - вспылил крестьянин и затопал ногами на Тодора - А ты иди, куда шел, прохожий, не мешай мне казнить вора!

И потянул из-за пояса тесак.

Яг усмехнулся и молвил:

- Запомни, Тодор, напоследок: есть три вещи, которые нельзя продавать за деньги и запирать на замок.

- Что за вещи?

- Икона, хлеб и огонь - сказал крыса.

- Что ты знаешь об огне? - спросил Тодор.

- Все, - спокойно ответил Яг и обратился к крестьянину, умываясь в крысоловке - А теперь руби меня напополам, мироедина. Крысой больше, крысой меньше… Будешь хвастаться - велика доблесть: с пасюком справился.

Крестьянин занес тесак.

Рыжий Тодор перехватил его запястье.

- Не торопись, хозяин. Продай мне крысу.

- А сколько дашь, прохожий?

Тодор похлопал по карманам - отозвалось пусто.

Крестьянин снова занес тесак.

- Постой! Возьми за крысу моего крестового коня, - сказал Тодор.

Поцеловал пегого жеребца в широкий лоб со звездою, передал поводья крестьянину из горсти в горсть, забрал крысоловку и сорвал замок долой.

Крыса встряхнулся, встал столбиком, и по штанине да по рукаву зеленого пальто на плечо Тодору вскарабкался.

- Вот и славно - сказал Яг, устраиваясь, - теперь я пойду с тобой. Держи меня на плече, будем разговоры разговаривать, песни петь, вдвоем веселей.

Так и пошел под проливным дождем Тодор с черной крысой на плече по тележным колеям пешедралом.

Крестьянин смотрел ему вслед, коня пегого поглаживал, и по лбу сам себя стучал -не каждый день такое счастье куркулю выпадает - на конской мене цыгана вокруг пальца обвести. Разве ж знал он, что рыжий Тодор ни врать, ни воровать, ни лихву брать отродясь не умеет.

Верста за верстой, день за днем тянулись. Рябина-бузина, ракита-чертополох, стога сенные, иконницы на перекрестках, мельницы вдали на холмах, кресты церковные, кровли деревень да дворов постоялых, дымом тянет из низин обжитых. Будки полосатые на заставах, небо серое моросит в пустоту.