Феликс Максимов - Все, кроме смерти

Полозья лошади-великанши перешли в ебливый галоп.

В наш новорожденный век, писал Алексис Левант, модный актуальный литератор (он так и подписывал свои скандалезные статьи, ей-Богу) -

женщина должна быть тренирована и мускулисто-пружинна, как мальчишка призывник. Женщина должна говорить об отравляющих веществах, массовом уничтожении и котировке акций, заниматься по вторникам английским боксом, и на спор откупоривать стыдным местом пивные бутылки фирмы “пивоварня Красноносова” (на правах рекламы).

Беляночка и Розочка тут же сбросили панталончики с рюшами, достали крепко закупоренные бутылки и подтвердили последний постулат на деле, полив друг друга крепкой пивной пеной.

- Ррааа! - выдохнул зал.

Лысины и монокли навалились на бархатные перила перед сценой.

+ + +

На хозяйственном дворе темнотища и сырая заваль.

У брандмауэра притулились клетушки холодной уборной для обслуги, впрочем в разгар ночи, сюда носило кого ни попадя, кто ошибался дверью кто охотился на голоногих девонек, которым приспичило по-маленькому.

Наугад смердели в темноте мусорные ящики.

Альберт поскользнулся на капустном листе и обеими ладонями врезался в двери кабаретного сральника с надписью “Pour для дам”.

В предбаннике на проволочке подвешена была к потолку лампа-коптилка, гнусный свет выхватил, как назло, санитарный плакат над ржавым рукомойником:

“Сифилис - не позор, а национальное бедствие”.

Под трафаретным шрифтом от руки помадой было выведено: “А мне от этого легче?”

Альберт запер дверь на проволочный крючок.

Борясь с заячьим ознобом, сбросил фасонный, щелкнул подтяжками на груди, и торопливо, как домушник, расстегнул замочки саквояжа. Из туго набитого нутра вывалилось эфемерное боа из крашеного пеликаньего пуха, предательски блеснул черный атлас, перемигнулись бутафорские блестки.

Медленно потухло электричество в хрустальных колпаках под потолком.

Сцена совершенно очистилась, и стала строга и прохладна, как лунный глобус.

С колосников дали для пробы два световых круга: в центр и на инструмент, по вороной полировке тут же расплескались золотые сети отблесков.

Вышел аккомпаниатор Ян Шпачек. Для эффекта он даже “забыл” полностью одеться - костюмер с умоляющим лицом успел в последний момент набросить на его плечи синий с искрой концертный фрак.

Кисти рук пианиста задумчиво повисли над клавишами.

Глаза его были завязаны черной расстрельной лентой.

Пользуясь паузой, молодчики обстреливали дамочек записочками на сложенных салфетках и оплаченных счетах, мокрые лысины в центре тесно и много курили.

За зеленой ширмой подремывал разомлевший Мишель.

Одна из порхливых записочек, пущенная без меткости шлепнулась на столик одинокого соглядатая.

Машинально он развернул секретку, пропустил любовную белиберду на обороте, и морщась, прочел чужой издевательский счет:

“5 порций куриных котлет - 10 руб.

30 бутылок шампанского - 270 руб.

Трюмо - 300 руб.

Бой посуды - 60 руб.

40 сигар - 40 руб.

Лакею за прыжок через стол - 25 руб.

15 бутылок сельтерской воды - 4 руб.”

Скомкав листок в пепельнице, бедняга впился в напомаженные виски костистыми пальцами.

- Сволочи.

Три Креста выпала из пустоты, как лезвие складного ножа.

Как всегда - ледяной голой до крестца спиной к залу.

Траурная запятая страусиного пера дрогнула на широком поле шляпы.

Жемчужная серьга беспрекословно отсекла свет.

От бездарного боа из пеликаньего пуха Три Креста брезгливо избавилась одним движением плеча.

Обернулась одним корпусом, нервно обхватив плечи мертвыми ладонями.

По узкому подолу полилась атласная синева.

- Вульгар! - крашеная старуха в зале ущипнула любовника за ляжку. - У нее нет зада. Представляешь, сколько бы эта цацка - старуха щелкнула себя по правой мочке - стоила бы, будь она настоящей?

Любовник - в синей форме гимназиста старших классов поддакнул ей.

Три Креста запела.

Шпачек кивал ослепленной головой над инструментом.

Три Креста позволяла себе все: марафетную хрипотцу на пределе связок, оскал бульварной девки, визг изнасилованной кошки - за любую из огрех эту женщину стоило бы полоснуть бритвой по щеке.

“Для кого это, для кого это?

Для тебя, мое прелестное дитя.

Был ли счастлив ты? Был ли счастлив ты?

-Без тебя, мое прелестное дитя.”

Мишель уставился на серьгу и стеклянное плетение колье на шее девки по имени Три Креста.

Проморгался для верности. Вынул из футляра скучные канцелярские очки. И сказал:

- Этого не может быть.

- Этого не может быть, - случайно попал ему в тон наблюдатель, которого напуганный титулом злой дух уже давно про себя называл “пассажиром”.

Пассажир прикусил костяшки пальцев и смотрел на поющую женщину. Три Креста вихлялась как скелет на шарнирах.

Вздохнув сквозь зубы, “пассажир” сунул руку под мышку, расстегнул кобуру и спрятал отягощенную ладонь под столешницу.

Мишель Вавельберг развязал и бросил на пол крикливый бант. Он был абсолютно трезв.

Он встал и уверенно пошел к гардеробной.

Поймал за локоть первого попавшегося “халдея”.

Жёстко спросил:

- Где аппарат?

- Что-с? - притворился халдей.

Под нос ему въехал краешек гербовой бумаги удостоверения.

Халдей молча кивнул на дверь подсобки.

Мишель накрутил ручку, поднес к губам черный рожок.

- Барышня. 43-15.

- Соединяю.

Шуршащая пустота отозвалась зуммерным щебетом. Мишель кивнул сам себе, откашлялся, и когда с той стороны провода сонно вякнули

- Да.

На всякий случай раздельно переспросил:

- Охра-н-ное отделение?

Голос певички по кличке Три Креста достиг пика, споткнулся на черном пороге, и вышел на высокий бесноватый предел.

Три Креста кратко вдохнула перед финалом.

В зале раздался выстрел.

Три креста опрокинулась от первого выстрела, венский стул беспомощно задрал четыре гнутые ножки в пустоту.

Нет-нет.

Женщины закричали чуть позже - фора ровно десять секунд.

Если криминал вторгается в течение жизни, как шило в глазное яблоко -хлоп-хлоп - и потекла кровь и слизь, то у женщин всегда есть десять секунд, чтобы успеть закричать, как следует.

Вслед за сверлящим сопранистым визгом, сильно и весело разбилась хрустальная дребедень, кто-то, рванувшись от столика, смахнул рукавом дорогую богемскую икорницу на витой ножке, раздрызгался по скатерти зернистый деликатес.

Ян Шпачек с древесным треском захлопнул крышку рояля. Снял повязку с глаз.

Встал.

В кукольном поклоне кивнул белым лбом. И ушел за правую кулису.

Умница-осветитель убрал со сцены весь свет - так задергивают зеркало в доме покойника.

Затемнение. Общий план.