Андрей Колганов - Жернова истории - часть 1

Сразу обнаружилось, что тренировка на природе отличается от занятий в тире. Перемещаясь по поляне, неожиданно цепляюсь ногой за какую-то кочку и, под сдерживаемый смешок Лиды, шлепаюсь на сырую после недавних дождей траву, испачкав свой твидовый пиджак. Правда, мои тренировки по рукопашному бою не прошли даром – упав, тут же перекатываюсь через плечо и вскакиваю на полусогнутые ноги. Но от этого гимнастического упражнения пиджак пострадал еще больше. На зависть мне, комсомолка (она же спортсменка и красавица…) передвигается куда как более уверенно. И – но, может быть, это только кажется? — значительно увереннее, чем динамовском тире. Возникает даже впечатление, что эти упражнения для нее не внове…

Пока в ЦКК-РКИ утрясали график нашей поездки, погода в Москве переменилась. Прекратились дожди, выглянуло солнце, и столбик термометра понемногу полез вверх. Наконец, в четверг, 25 сентября, мне пришла телефонограмма из ЦКК: отъезд комиссии на Дальний Восток назначен, на 29 сентября. Мы выезжаем в понедельник курьерским поездом N2 с Северного вокзала.

Последний выходной перед отъездом встретил нас не бабьим летом, а настоящей летней жарой. Уже с самого утра температура перевалила за 20 градусов по Цельсию, и жаркое солнце, светившее с ясного безоблачного неба, недвусмысленно обещало, что это еще далеко не предел. Поэтому твидовый пиджак, бриджи, и ботинки с крагами, которые я надевал для предыдущего выезда на природу, так и остались висеть в шкафу. Теперь на мне были ботиночки полегче, светлые летние брюки, и такой же легкий пиджачок, накинутый сверху на рубашку "апаш", чтобы скрыть наплечную кобуру.

Лида также сменила свою кожаную куртку, гимнастерку, юбку защитного цвета и ладные хромовые сапожки на летнее платье, и легкие парусиновые туфельки. А вот темные фильдеперсовые чулки смотрелись на ней каким-то диссонансом, да и в такую жару вполне можно было бы обойтись и без них. Хотя… взгляд они притянуть уж точно были способны. Обратил же я на них внимание сразу, как только увидел девушку?

Березовые и кленовые рощи на Воробьевых горах встретили нас настоящей золотой осенью. Деревья пестрели зеленоватой, желтой и красной листвой самых разнообразных оттенков, и такая же листва, но уже опавшая, мягким ковром стелилась под ноги. Это буйство красок под ярко-голубым не по-осеннему небом, и точно также не по-осеннему под палящим солнцем радовало взгляд, и наполняло душу каким-то безудержным оптимизмом. Ну и что, что впереди холодные осенние дожди и пронизывающие сырые ветра, слякоть, а затем и пришествие зимней стужи, грозящей выморозить до мозга костей? За зимой снова придет весна, и расцветут буйные краски лета, чтобы приходящая им на смену золотая осень могла радовать нас так, как это она делает сегодня! Но даже и не в вере в вечное возрождение природы дело, а в том, что сейчас твоя собственная душа открылась нараспашку навстречу всему этому великолепию, и согласна только радоваться и радоваться без конца…

Однако же дело, ради которого мы очутились среди красот осенней природы, все-таки напоминало о себе неясным тревожащим ощущением на самом донышке сознания, как холодный ключ, бьющий в глубине прогретом солнцем озера. По привычке вздохнув, прерываю созерцание, и приступаю к расстановке мишеней. На этот раз у Лиды в сумочке оказалась россыпь холостых патронов, и мы снаряжаем ими по две обоймы своих пистолетов, а затем начинаем танцы вокруг мишеней, азартно сотрясая прозрачный чистый воздух грохотом выстрелов и наполняя его запахом сгоревшего пороха.

Набегавшись по поляне, как с выстрелами, так и без оных, переводим дух. Привычно ставлю свой Зауэр на предохранитель, прячу его в кобуру и слежу за теми же действиями, которые совершает моя спутница. Конечно, когда мы будем возвращаться домой, наплечную кобуру она снимет и уберет в сумочку… И тут меня осеняет:

— Послушай, Лида, — обращаюсь я к ней, — а как поживает твой Вальтер?

На лице у девушки появляется вызывающее и одновременно слегка смущенное выражение, подчеркнутое легким румянцем, проступившим на ее щеках. Она пристально смотрит на меня своими карими, почти черными глазами, а ее левая рука, подхватив подол короткого, едва закрывающего колени, платьица, медленно тянет его вверх, открывая сначала левое колено, обтянутое фильдеперсом, затем ползет все выше, позволяя увидеть широкую черную подвязку… Смотрю, как завороженный, не в силах сразу отвести взгляд, хотя и понимаю, что вот так пялиться вроде бы и не совсем прилично. И в тот самый момент, когда, сделав над собой усилие, все же отвожу глаза в сторону, Лида делает молниеносное движение правой рукой, и вот уже эта рука, согнутая в локте и слегка прижатая к телу, держит пистолет, а левая поддерживает правую снизу.

Молодец, однако. Удержалась от искушения изобразить из себя опасную валькирию, направив на меня ствол. Да, гражданская война и служба в МЧК выковали из нее бойца, а не барышню, ради развлечения со своим кавалером балующуюся оружием.

— Молодец, — повторяю свою мысль вслух, — но есть небольшая недоработка.

— Какая? — удивляется девушка.

— Зауэром ты работаешь правой, и кобуру надеваешь под правую руку. Поэтому Вальтер лучше держать под левой рукой, и левой же тренироваться им работать. Да и стрельбы с левой руки противник будет ждать меньше, чем с правой.

— Надо попробовать, — не стала возражать Лида, и принялась отстегивать маленькую полуоткрытую кобуру, прижатую резинкой подвязки к ноге. Быстро справившись с этой задачей, она начала прикреплять кобуру к левому бедру, но вот вдеть резинку подвязки, охватывающую ногу, в прорези на кобуре, оказалось не так просто. Я опустился на колено, чтобы помочь ей, но моя помощь, в конечном счете, затянула этот процесс очень надолго. Впрочем, ни она, ни я не сожалели о потраченном времени.

Когда боевая комсомолка прощалась со мной у Страстной площади, с ее уст слетела так часто повторяемая в этом мире фраза:

— Береги себя!

Видя мое немного недоуменное пожатие плечами, она добавляет:

— Предчувствия у меня какие-то… нехорошие… насчет этой твоей командировки.

Черт! Ведь ни слова же ей не говорил про ту кашу, которая у меня заварилась в Берлине с людьми Ягоды – а она как-то почуяла неладное. Ограничиваюсь обещанием:

— Зауэр у меня будет с собой, и по-глупому никуда голову совать не буду. Честно, не буду! Слишком уж хочу сюда вернуться. — И тут я ни капельки не лукавил. Действительно, хочу. Да и дел невпроворот. Начал – надо идти до конца.

Вечером в понедельник беру извозчика у Пречистенских ворот, еду к себе в Малый Левшинский, там гружу в пролетку чемодан и отправляюсь на Северный вокзал, в прежнем моем времени известный мне как Ярославский. В начале платформы, куда еще не подали наш состав, уже стоит несколько человек – вроде бы узнаю кой-кого из членов комиссии. Бегут минута за минутой, и постепенно нас становится больше. Под тусклый свет ночных фонарей из вечерних сумерек, наконец, выкатывается наш состав. Проходит еще несколько минут и появляется Фридрих Вильгельмович Ленгник со своим помощником, у которого в руках видна пачка билетов.