Андрей Колганов - Жернова истории - часть 1

— Безграмотность вопиющая, — задумчиво бросал он слова, стоя в коридоре и глядя прямо в вагонное окно, но при этом, похоже, совершенно не обращая внимания на пробегавшие мимо нас пейзажи. — А у нас подготовленных кадров нет! Мы пытаемся ставить профессиональное образование, но как дать профессию неграмотному? Сначала нужно решить проблемы ликбеза, однако же, время не терпит! Это сейчас в стране, можно сказать, просто кадровый голод, квалифицированных рабочих повсеместно не хватает, а каким нестерпимым он станет, когда мы развернем индустриализацию? То, что мы успели уже сделать – это крохи, капля в море…

Пользуясь возникшей паузой в его размышлениях, вставляю свои соображения:

— Фридрих Вильгельмович, такая ситуация прямо-таки обязывает нас целиком, без изъятия, использовать кадры старых специалистов. А у нас почему-то к спецам отношение крайне нетерпимое.

Ленгник резко оборачивается ко мне:

— Нетерпимое? Да, бывает, что и перегнут палку. Но что прикажете делать, если среди специалистов вьет гнезда контрреволюция, если две трети из них держат камень за пазухой? С этой публикой работать – чистое наказание. Чванство до небес, а реальный профессиональный уровень могут подтвердить далеко не все, но вот спецпайки и спецоклады вынь да положь каждому!

— У нас других специалистов нет и взять пока неоткуда! — резко возражаю ему. — Надо суметь взять опыт и знания у тех, кто есть. А мы их чуть ли не на положение ссыльных, находящихся под гласным надзором полиции, поставить хотим! В таких условиях вряд ли зародится горячее желание послужить на общественное благо! И уж тем более – любовь к Советской власти!

— Да знаю, что других нет! — член ЦКК едва сдерживается. — И сам вытаскивал этих субчиков из ЧК и из ревтрибуналов! И не все из них, конечно, сволочи. Есть немало честных спецов. Да уж больно много среди этих, мнящих себя интеллигентами и солью земли, любителей подгадить исподтишка. Если бы по крупному! — он махнул рукой. — А то всё такие мелочные укусы. Там слушок пустят, там анекдотец расскажут, здесь над очередным декретом поиздеваются. И чем более спец безрукий, и чем он сильнее волокиту разводит, чтобы свою некомпетентность прикрыть, тем он больше ужалить норовит!

— Разгребать грязь, занятие, конечно, неблагодарное, — киваю головой, и продолжаю с нарастающим напором. — Но, хочешь – не хочешь, а придется, засучив рукава, выбирать из этой грязи людей действительно стоящих, и уж им-то доверять. Даже если они и не в восторге от Советской власти. Я сам от нее не в восторге, и что с того? Мы ведь власть брали-то не ради самой власти, а для дела, для людей. Разве не так? И если кто нам в нашем деле помощник – это наш человек, даже если он по части лозунгов временами готов ляпнуть что-нибудь идеологически не выдержанное.

— Готов с вами согласиться, — суровое лицо Ленгника передергивает нервная гримаса. — Но уж больно эти господа мастера из себя выводить. Как будто нарочно ищут неприятностей. Обязательно им надо шпильку Советской власти вставить. А ты не шпильки вставляй – видишь, что дело плохо поставлено, так исправь, или подскажи, как сделать лучше! — Фридрих Вильгельмович все-таки сбился на повышенный тон, и, как будто устыдившись этого, замолк.

Как-то сидя в своем купе за чаем, я разговорился и со своим соседом. Точнее, он разговорился сам – похоже, захотелось ему поделиться тем, что наболело.

— …Лихое было время, — задумчиво глядя перед собой, говорил Сырцов. — Каким чудом мы тогда держались на Дону – до сих пор не понимаю. Ну, и в конце концов вышибли казачки нас оттуда, правда, ненадолго. Я тогда молодой был, горячий. Все с идеей расказачивания носился. Много нас тогда, таких молодых дураков, было. Это сейчас я понимаю, что чушь порол, а тогда…

— А с чего же вы в эту идею так вцепились, Сергей Иванович? — интересуюсь у него.

— Говорю же – молодой был, горячий. Да и казачки, конечно, с их вылазками, достали по самое не могу. У них с местными мужиками и иногородними свара еще с осени семнадцатого не утихала. Мужики хотели земли казацкие переделить, казаки, само собой, упирались, у тех и у других с империалистической на руках полно оружия… Ну, и пошло полыхать. Мужиков наша власть поддерживала, казацкая же старшИна зла была на большевиков и готова была оказать помощь добровольцам, которых мы тогда хорошо потрепали. Правда, чтобы все казаки против нас поднялись – такого в начале восемнадцатого еще не было. Но стреляли из-за угла частенько, да и налеты небольшими отрядами устраивали. Легко это, товарищей своих то и дело терять? Подтелкова вон, своего же казака, с отрядом захватили и повесили. Вот злоба у нас и поперла. А злоба плохой советчик, в политике же – в особенности.

Он помолчал чуток, и снова заговорил:

— Дела тогда странные творились. Мы, конечно, бомбардировали Москву проектами расказачивания: казачков уравнять в правах с прочими гражданами, лишить сословных привилегий, всех расселить по разным отдаленным губерниям, на их место – крестьян, а против тех, кто сопротивляется – беспощадный террор. Понятно, что глупость – кто же это во время гражданской войны такое переселение народов затевать будет? Но тут в начале 1919 года приходит инструкция из ЦК о расказачивании: всех антисоветски настроенных из казачьей старшины – к стенке, у кого оружие найдут – к стенке и т. д. в том же духе. А о переселении и переделе земли – ни слова.

Сырцов откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза. Видно, воспоминания давались ему нелегко. Переведя дух, он открыл глаза, отхлебнул из стакана еще не успевший остыть чай и вновь начал делиться наболевшим:

— Что тогда на Дону началось! Кошмар какой-то. Нет, контру пострелять все мы были готовы – только прикажи. Но многие ретивые головы, особенно за кем полубандитские-полупартизанские отряды стояли, творили страшные вещи. Врывались в станицы, почти всех мужчин… — голос его на мгновение прервался – кого постреляли, кого порубали. Грабили, насильничали… Многих таких мы сами к стенке прислонили, кое-кто под ревтрибунал пошел, чтобы смуту в тылу Красной Армии не сеял, но было поздно. Считай, весь Дон полыхнул. Мы-то думали, что еще чуть-чуть – и додавим Деникина. А тут в тылу восстание, фронт прорван, и покатились мы к Царицину и к Харькову, а потом еще дальше…

Заведующий Агитпропотделом ЦК снова откинул голову на спинку дивана, но на этот раз замер с открытыми глазами. Что там отражалось, в его глазах? Горящие станицы и кровь на рыхлом мартовском снегу?

Потом он произнес с явной горечью в голосе:

— Инструкцию эту ЦК отменил, когда в Москве разобрались, что на Дону делается. Да только сделанного-то ведь не воротишь. Долго нам еще эта проклятая бумажка аукаться будет.