Неизвестно - Яковлев А. Сумерки

Главный редактор «Литературки» многоопытный Алек­сандр Чаковский спросил меня:

— А ты знаешь, что тебя снимут с работы за эту статью?

— Не знаю, но не исключаю.

Брежневу не понравилось то, что статья была опубликова­на очень близко по времени к его докладу (декабрь 1972) о 50-летии образования СССР. Поскольку я участвовал в под­готовке и этого доклада, то, согласно традиции, не должен был в это время выступать в печати: нельзя было, как гово­рилось тогда, «растаскивать идеи». Кроме того, секретари ЦК компартий Украины и Узбекистана Шелест и Рашидов, угодничая, а может быть, и по подсказке сверху, иницииро­вали обращения местных писателей, в которых говорилось, что я «обидел старшего брата», безосновательно обвинив не­которых русских писателей в великодержавном шовинизме, а местных — в национализме. В то же время я получил более 400 писем в поддержку статьи, их у меня забрал Суслов, но так и не вернул. Куда он их дел, не знаю до сих пор.

Разрушительный шовинизм и национализм под флагом патриотизма пели свои визгливые песни. Уверен, что и се­годня в разжигании национализма в России во всех его фор­мах и на всех уровнях значительную роль играют люди и группы, которые рядятся в одежды «национал-патриотов». Я понимал тогда чрезвычайно опасную роль националисти­ческих взглядов, но у меня и мысли не возникало, что они станут идейной платформой хаотического распада страны, одним из источников русского фашизма, за который народы России заплатят очень дорого, если не поймут его реальную опасность сегодня. Пока что понимания нет.

Меня за эту статью обсуждали на Секретариате ЦК. Об­суждали как-то вяло — я ведь участвовал в подготовке раз­ных докладов почти для всех секретарей ЦК. Когда я попы­тался что-то объяснить, Андрей Кириленко, который вел Секретариат, заявил:

— Ты меня, Саша, в теорию не втягивай. Ты учти — это наше общее мнение, подчеркиваю, общее (он, видимо, наме­кал на отсутствовавшего Суслова). Никаких организацион­ных выводов мы делать не собираемся, но ты сделай выводы из сегодняшнего обсуждения, — добавил он.

Незадолго до этого у меня была встреча с Брежневым, ко­торый пожурил меня за статью, особенно за то, что опубли­ковал без его ведома. В конце беседы сказал, что на этом вопрос можно считать исчерпанным. И в знак особого дове­рия барственно похлопал меня по плечу.

Сразу же после Секретариата я зашел к Демичеву. Повел я себя агрессивно. В ходе разговора о житье-бытье сказал, что, видимо, наступила пора уходить из аппарата. Демичев почему-то обрадовался такому повороту разговора. Как буд­то ждал.

— А ты не согласился бы пойти директором Московского пединститута?

Я понял, что вопрос обо мне уже предрешен, но ответил, что нет.

— Тогда чего бы ты хотел?

— Я бы поехал в одну из англоязычных стран, например в Канаду.

Демичев промолчал, а я не считал этот разговор офици­альным. Утром лег в больницу. И буквально дня через два по­лучил решение Политбюро о назначении меня послом в Ка­наду. Из «вождей» я зашел только к Федору Кулакову, с ко­торым у меня сложились приличные отношения. Просидели у него в кабинете часов до двенадцати ночи. Он рассказал, что на Политбюро активную роль в моем освобождении иг­рал Полянский. Суслов молчал. Брежнев спросил, читал ли кто-нибудь статью? Демичев не признался. Эту информацию подтвердил потом и Пономарев.

Андрей Громыко перед моим отъездом в Канаду пригла­сил меня к себе и дал только один совет: «Учите язык, слу­шайте по телевидению религиозные проповеди. Они идут на хорошем, внятном английском языке». В тот же день зашел к Василию Кузнецову — первому заместителю министра. «Я знаю, — сказал он, — ты расстроен. Это зря. Со мной бы­ла такая же история. Мне сообщили, что я освобожден от ра­боты председателя ВЦСПС и назначен послом в Китай, когда я был на трибуне Мавзолея во время демонстрации».

Расскажу теперь, снова нарушая хронологию событий, о «чехословацком» эпизоде в моей жизни. В тот день, когда со­ветские войска в августе 1968 года уже вошли в Чехослова­кию, меня пригласил к себе секретарь ЦК Демичев и сказал, что есть поручение Политбюро выехать мне завтра в эту страну во главе группы руководителей средств массовой ин­формации в распоряжение Кирилла Мазурова — члена По­литбюро. Задача: помочь информационно чехословацким то­варищам в создании рабоче-крестьянского правительства во главе с секретарем ЦК Алоизом Индрой. Я сказал ему, что обо всем этом слышу первый раз.

— Скоро сообщат. На месте все узнаешь, — сказал Деми­чев.

Команда журналистов была сформирована без меня и до моего назначения. В руководители намечался кто-то другой. Быстро получили документы. Полетели самолетом Минис­терства обороны, который вез туда еще семьдесят связисток, которые должны были заниматься спецсвязью между Моск­вой и военными в Праге. Вместе со мной полетели замести­тель главного редактора «Правды» Стукалин, заместитель председателя телерадиокомитета Мамедов, редакторы газет «Красная звезда», «Труд», «Сельская жизнь» — всего около двадцати человек. Полетели в неизвестность. Приземлились на аэродроме в Миловицах.

Шел третий день оккупации. Первое, что меня ударило словно дубинкой по голове, — это виселицы с повешенными муляжами наших солдат. Поехали на автобусе к зданию аэропорта. Там небольшая изгородь, стоят чехословацкие солдаты, а на въезде лозунг «Ваньки убирайтесь к своим Манькам». Вот тебе и «вечная дружба». Из горячей ванны, да в прорубь. Приехали в посольство, ночевать там негде, в по­сольстве жило большинство членов Политбюро чехословац­кой компартии. Спали они в кабинете советника-посланника Удальцова. Зашел к Мазурову, к послу Червоненко. Делать нечего, сидим, ждем. На второй день после приезда зовет Кирилл Трофимович и говорит: «Ты знаешь, дело сорвалось.

Президент Свобода отказался утвердить временное прави­тельство во главе с Индрой».

Спрашиваю: «Что будем делать?» «Военные собираются разбрасывать листовки, — сказал Мазуров. — Посмотри их». Посмотрел. Оказались, как говорится, ни в цвет, ни в дугу. Во дворе посольства военные начали жечь разные бумаги, подготовленные на случай прихода к власти нового прави­тельства. Возникла идея возобновить издание газеты «Руде право», главным редактором которой был Швестка, он же секретарь ЦК КПЧ. Я подошел к нему в коридоре посольст­ва. Он, обливаясь потом, ходил по этажу, без конца звонил кому-то по телефону. Говорю ему, что надо бы возобновить издание «Руде право». Он отвечает, что ни в редакцию, ни в типографию не пойдет, потому что его там «не поймут».

Опять пошел к Мазурову, рассказал ему о разговоре. Он посмеялся и посоветовал поискать какой-то другой выход. Карлу Непомнящему из АПН пришла в голову мысль позво­нить в Дрезден и спросить, нет ли там шрифтов и наборщи­ков с чешским языком. Оказалось, есть, остались со времен войны. Непомнящий и еще один работник полетели в Дрез­ден и выпустили «Руде право». К сожалению, на обратном пути вертолет, на котором летели наши коллеги, был сбит. Оба товарища вместе с пилотом погибли. На том выпуск «Ру­де право» и закончился. Я сказал Мазурову, что моя миссия, как говорится, закончилась, не начавшись. Он согласился. Я улетел домой.