Неизвестно - Черняев 1988

А М.С. - ему бы встать выше схватки Лигачев-Ельцин. А он треть заключительного слова посвятил Ельцину. И тем самым фактически присоединился к Лигачеву, во всяком случае «стерпел» его платформу и его оскорбления. Тут у него комплекс... Кстати, мне рассказал Яковлев, что М.С. не хотел говорить о Ельцине. И вроде бы в задней комнате в перерыве рассуждал с членами ПБ в этом духе. Но вдруг вошла Раиса Максимовна. И начала возмущенно поносить Ельцина. И что «это нельзя.так оставлять». И вопрос был решен.

Яковлев сказал мне также и другое: М.С. очень боялся, что Ельцин в своем выступлении с трибуны (или кто-то еще) назовет Раису Максимовну и получит большие аплодисменты. Теперь я понимаю, почему он был злой, даже выходя из зала, когда уже стало ясно, что Ельцину невозможно будет не дать слова.

Влияние Раисы Максимовны сказывается и в другом. Перед последним днем 1 конференции М.С. собрал нас (уже после заседания, часов в 9 вечера в комнате / президиума БКД), чтоб посоветоваться о своем заключительном слове. Были: Слюньков, I Болдин, Яковлев, Фролов, Шахназаров и я. "*

Некоторые рассуждали, давали советы, сам он фонтанировал. Высказывался и я, между прочим, предложил: почему бы не сказать об уроках того, как прошла сама

конференция, плюсах и минусах, В частности, невозможно, мол, пройти мимо такой «ложки дегтя», как выступление Бондарева - реакционное, мракобесное, антиперестроечное ит. д. М.С. меня остановил, махнув на меня рукой: «А ты видел, как реагировал зал?»

Видел! И от этого было особенно стыдно. И именно поэтому об этом тем более надо сказать.

Все промолчали (хотя и Шах, и Иван, и Яковлев - один на один втихоря выражали свое возмущение Бондаревым, и как его поддержал Лигачев...). Впрочем, шах мне сказал, что Иван, когда Лигачев подошел за чем-то к ряду, где мы сидели, горячо жал руку Е.К., поздравляя его с «блестящей речью». Сам я не видел. Но Шах уверяет, что это было при нем и он теперь до конца понял, «кто такой Фролов», который все время хвастается, каким он был праведником и принципиальным на протяжении всего застойного периода!

Так вот. Все смолчали. А М.С. отрезал: «Не буду я делать то, что ты предлагаешь!»

А теперь я узнаю следующее... М.С. едет в Польшу. В списке сопровождающих, подготовленном Медведевым, Отделом науки, Яковлевым значился академик Лихачев (М.С. предстоит там большая встреча с учеными и деятелями культуры). Там был и Сагдеев. Не думаю, что список составлялся без ведома М.С. И вдруг он (уже дня три спустя после конференции) вычеркивает и того и другого. И предлагает... Бондарева. И это, несмотря на то, что ему сообщили, что оба академика уже собрали чемоданы и очень польщены таким доверием... В ответна наше «нехорошо получилось»... М.С. был тверд. К чести Медведева - он решительно уперся против Бондарева и не допустил его включения: мол, поляки не поймут... это же отъявленный великорусский шовинист! Но академиков из списка убрали... Подозреваю, что тоже работа Р.М., которой Лихачев ее «начальник» по Культурному фонду, видимо, чем-то ей уже не угодил.

Страшная слабинка в этом пункте (Р.М.) у М.С. и опасная для его авторитета. Поговаривают, что и Фролова он любит и смотрит сквозь пальцы на его наглое безделье и эксплуатацию своего положения помощника в академических целях потому, что Раиса Максимовна училась вместе с его женой и они чуть ли не подруги в прошлом.

М.С. готов выполнять мгновенно малейший ее каприз. Он чуть не прогнал Гусенкова, когда во время контактов Р.М. с Нэнси Рейган (Гусенков отвечал за «женскую программу») что-то ей показалось не совсем так, как ее подают на ТУ. Сама она говорила с Гусенковым «повышенным» тоном, выговаривала ему и намекала: «может нам (!) расстаться». Словом, зарывается.

Это очень плохо. Яковлев давно увидел опасность отсюда - я тогда думал, что он преувеличивает.

Ну, а я-то сам? Доволен ли я своей работой за эти месяцы подготовки и проведения конференции. Да, доволен. Я, действительно, много делал помимо международных разделов и тезисов, и доклада, и первой резолюции. Во всех трех случаях он принимал мое «с первого предъявления» и не передиктовывал, хотя и сгладил некоторые мои слишком критические углы.

Словом, международные разделы почти не отняли лишнего времени у самого М.С. и у всей Ново-Огаревской и Волынской бригады.

Но не только в этом... Яковлев - бригадир давал мне на переделку все остальные разделы (кроме экономики), причем, дважды. А Фролове кие куски я просто переписал (да и писал-то их не он сам, вызывал из «Коммуниста» своих белых рабов - Лациса и Колесникова). Фролов, не моргнув, выдал их за свои, хотя и не знал, кто их переписывал... Видимо, решил, что Яковлев - бригадир.

И при проходке-передиктовке всех текстов - доклада и резолюций я вторгался не раз, вызывая раздражение М.С. (Он позволяет себе довольно невежливо меня «сажать на место», хотдлжрызаюсь, и никогда - Фролова, ^ академик! - и опять же - не обидеть бы Р.М.!)

М.С., взял меня в первую комиссию - по первым двум главным резолюциям. И поскольку никакого «аппарата» при ней (165 чел.) не было, результаты дискуссии в комиссии превращал в текст я. И М.С. практически все принял, в том числе и знаменитую клятву, что «КПСС никогда больше не допустит ничего подобного культу и застою». Весь мир обратил на нее внимание: «КПСС этим достигла вершины разрыва с прошлым» («Массаджеро»).

Словом, я доволен своим анонимным вкладом в это «переломное событие» нашей истории.

О Русте. Еще в Ново-Огареве по какому-то поводу зашла о нем речь.

М.С.: «Что с ним делать?» Я сразу встрял: «Отпускать надо. Сразу после конференции - как демонстрация гуманизации, которой она даст импульс. И не надо это - не дай Бог! - делать близко к визиту Коля или Геншера».

Меня сразу поддержали Лукьянов и Яковлев.

М.С. тут же решил - отпускаем. И велел Болдину позвонить Чебрикову, чтоб готовил. Прошла конференция. А бумаги на этот счет нет. Вчера после встречи с президентом Индии в Екатерининском зале я говорю ему: «Михаил Сергеевич, Вы уезжаете в Польшу. Сейчас окунетесь в последнюю подготовку. А у меня дела».

Он: Вот пойдем сейчас в ЦК, там и поговорим.

Я: Как пойдем?

Он: Так вот и пойдем, ногами. Вышли из здания и пошли. Охране он велел «отскочить подальше», чтоб «не мельтешили». Идем вдвоем. Еще в Кремле - народищу, экскурсанты, туристы. Ошеломление полное. Кто в растерянности останавливается, жмется к стене, кто бросается жать руки, бабы - так те прямо на шею кидаются. Он пытается говорить с ними, у них, конечно, дар речи исчезает. Что-то восхищенно восклицают, хлопают. Подходит к одной группе, затевает разговор - о жизни, о конференции, спрашивает кто откуда, реагирует на их реплики. Попалась группа молодых французов, с ними пообщался. У Александровского собора сбежалась огромная толпа: свои - от Хабаровска до Минска, болгары, чехи, ГДР’овцы. Каждый норовит себя назвать, пожать руку, прикоснуться к нему. Когда подошел к французам, подлетела какая-то наша провинциальная тетка, говорит: «А я? А я?» Он ее обнял, что-то сказал, так и простояли они обнявшись, окруженные ликующими, восклицающими и фотографирующими французами. У колокола еще с одной толпой поговорил... и быстро пошел к Спасской башне. Народ бежит к нему со всех концов - от пушки и сада. Прошли Спасские: вся Красная площадь сразу заколыхалась. Я ему говорю: Вот здесь Руст сел. Помните, Вы хотели покончить с этим... Да, да, говорит, хорошо, что ты напомнил. Сейчас придем - позвоню. (И действительно, как пришли - позвонил Шеварнадзе, Чебриков в отпуску) и велел «сегодня же» представить бумагу.