Мейбл Коллинз - Идиллія Бѣлаго Лотоса [Идиллия Белого Лотоса]

Весь день просидѣлъ наставникъ въ моей комнатѣ, просвѣщая меня; а уходя, вечеромъ, коснулся моего чела рукой. Только ложась спать, я сообразилъ, что со вчерашней ночи ничего не ѣлъ и никого, кромѣ своего учителя и его братьевъ, не видалъ; и, однако, я не отощалъ и не усталъ отъ ученія. Положивъ цвѣтокъ около себя, я легъ и заснулъ безмятежнымъ сномъ.

Проснувшись на другой день, я испуганно вскочилъ съ ложа; мнѣ показалось, будто кто то дотронулся до моего лотоса; но нѣтъ, я былъ одинъ, и цвѣтокъ былъ тутъ въ сохранности. На столѣ, поставленномъ около тяжелой занавѣси, отдѣлявшей мою комнату отъ сосѣдней, я увидѣлъ молоко и печенье. Наканунѣ, я совсѣмъ не ѣлъ и теперь обрадовался возможности утолить голодъ. Выпивъ молоко и съѣвъ печенье, что придало мнѣ новыя силы, я было направился къ ложу съ намѣреніемъ глубже вникнуть въ суть преподаннаго мнѣ наканунѣ ученія; я зналъ, что эти золотыя сѣмена должны со временемъ принести плодъ въ славѣ. Но я остановился, какъ вкопанный, и сердце во мнѣ радостно забилось: я вновь очутился въ кругу прекрасныхъ сыновъ Царицы. Мой вчерашній учитель глядѣлъ на меня и молча улыбнулся; ко мнѣ приблизился другой и, взявъ меня за руку, подвелъ къ ложу. Я остался съ нимъ одинъ на одинъ.

Одинъ ли? Нѣтъ, ужъ никогда больше не могъ я быть одинокимъ!

Мой новый наставникъ показалъ мнѣ душу мою и сердце во всей ихъ неприглядной наготѣ, не прикряшенной никакой воображаемой святостью; онъ развернулъ передо мной мое прошлое, которое могло-бы быть такъ прекрасно, а оказалось такимъ нищенски-бѣднымъ, отвратительно-грязнымъ. Слушая его, я видѣлъ, что истекшую до настоящаго времени жизнь, я прожилъ, не выходя изъ какого-то полубезсознательнаго состоянія; теперь-же, когда я подъ его руководствомъ какъ бы снова проходилъ жизненный путь, я смотрѣлъ на содержаніе ея прозрѣвшими глазами.

Мѣста, по которымъ мы проходили, были угрюмы и безрадостны, многія — полны ужаса; и теперь мнѣ было ясно, что я былъ опутанъ тѣми-же чарами, которыми губилъ другихъ, переводя Каменбакѣ магическую книгу духа зла, — ибо подобно прочимъ я жилъ только желаніями и ради удовлетворенія ихъ. Погруженный въ наслажденія и радости, опьяненный окружавшей меня красотой, я многаго не зналъ изъ того, что самъ-же дѣлалъ.

Оглядываясь на прошлое, я начиналъ понимать смыслъ словъ, сказанныхъ мнѣ наканунѣ у калитки Себуа, которыя до того оставались мнѣ непонятны. Да, дѣйствительно, я былъ общимъ любимцемъ въ храмѣ, но не даромъ: по мѣрѣ того, какъ мое погрязшее въ наслажденіяхъ тѣло слабѣло, мозгъ подвергавшійся рѣдко прекращавшемуся дѣйствію волшебныхъ куреній, работалъ все лѣнивѣе, а умъ бездѣйствовалъ, охваченный дремотой пресыщенія, связь между началами, входившими въ составъ моего существа, дѣлалась все слабѣе, и я становился все болѣе и болѣе послушнымъ орудіемъ въ рукахъ моей мрачной наставницы. Пользуясь особенными свойствами, вызванными во мнѣ этимъ состояніемъ, она моими, покорными ея волѣ, устами заявляла о своихъ желаніяхъ рабамъ, отдавшимъ ей все взамѣнъ возможности удовлетворять свои похоти, либо требовала отъ нихъ тѣхъ или иныхъ услугъ. Благодаря умѣнію читать въ мрачныхъ тайникахъ человѣческой души, она видѣла ихъ желанія и голосъ мой указывалъ имъ средство осуществить задуманное…

Я сидѣлъ, пораженный, безгласный… А изъ глубины проснувшейся памяти вставали все новыя воспоминанія и, какъ ночныя видѣнія, медленно беззвучно плыли мимо меня и таяли въ воздухѣ. Я видѣлъ себя испуганнымъ, насторожившимся ребенкомъ, котораго развлекали и убаюкивали удовольствіями; видѣлъ себя во внутреннемъ святилище храма безпомощнымъ мальчикомъ, простымъ орудіемъ въ безпощадныхъ, злоупотреблявшихъ имъ, рукахъ; дальше, я ужъ видѣлъ себя юношей въ первомъ расцвѣтѣ молодости и красоты, лежавшимъ въ безсознательномъ состояніи на палубѣ священнаго судна, съ которой я внезапно вскакивалъ въ приподкѣ непонятнаго изступленія и выкрикивалъ странныя слова; потомъ я видѣлъ себя слабымъ и блѣднымъ, но все еще послушной игрушкой богини и жрецовъ, хотя душа во мнѣ начинала уже понемногу просыпаться, и между ей и тѣломъ завязалась борьба; подъ конецъ, я видѣлъ, какъ душа моя совершенно проснулась отъ давившаго ее кошмара, снова завязала порванныя когда-то сношенія со своей Матерью, Царицей свѣта; и теперь ужъ ничѣмъ нельзя было заставить ее замолчать…

Насталъ вечеръ и мой учитель покинулъ меня. За весь день никто другой не приходилъ ко мнѣ и я не принималъ пищи, если не считать утренняго завтрака. Я былъ потрясенъ страшными видѣніями, прошедшиму въ теченіе этого короткаго дня передо мной, и, чувствуя сильную слабость, рѣшился отправиться на поиски необходимой мнѣ пищи. Я приподнялъ тяжелую занавѣсь, закрывавшую сводчатую дверь, которая вела въ сосѣдній большой покой и увидѣлъ, что эта массивная дверь, въ родѣ тѣхъ, которыя бываютъ въ темницахъ, была крѣпко заперта. Тутъ я понялъ, что былъ узникомъ, и кромѣ того сообразилъ, что меня лишили пищи, какъ только рѣшили, что я успѣлъ оправиться отъ слабости и возбужденія. Очевидно, Агмахду стало ясно, что духъ во мнѣ пробудился, а потому онъ и задумалъ убить его во мнѣ и сохранить для своихъ корыстныхъ цѣлей одно лишь разбитое тѣло мое.

Я вернулся въ свою комнату и легъ спать, приложивши къ губамъ успѣвшій уже завянуть лотосъ.

Проснувшись, я увидѣлъ стоявшаго у моего изголовья жреца и тотчасъ угадалъ въ немъ своего третьяго наставника, такъ какъ ужъ встрѣчалъ его устремленные на меня глаза, когда онъ, улыбаясь, стоялъ въ кругу другихъ учителей. Я въ радостномъ волненіи вскочилъ на ноги, чувствуя, что найду въ немъ опору; а онъ подошелъ ко мнѣ и, сѣвъ рядомъ со мной, взялъ мою руку въ свою.

И тутъ я узналъ, что эта улыбка была отраженіемъ великаго свѣта душевнаго мира: много лѣтъ тому назадъ онъ пострадалъ за правду и умеръ въ этой самой комнатѣ. Онъ меня назвалъ братомъ и я вдругъ понялъ, что радости, — розы жизни, — завяли для меня, опали и пропали навсегда; я понялъ, что отнынѣ мнѣ предстояло жить для одной лишь Истины, при немеркнущемъ свѣтѣ непорочнаго духа и что никакое страданіе ужъ не должно было ослабить во мнѣ мужество. Но съ тѣхъ поръ, какъ рука Учителя коснулась моей, я зналъ, что никакія муки не были мнѣ страшны, что я смѣло пойду навстрѣчу страданію и безстрашно стисну его мощными руками, хотя до того оно наводило на меня безумный страхъ.

Въ эту ночь я легъ спать въ какомъ-то экстазѣ; я не могу даже сказать, спалъ я или бодрствовалъ. Одно лишь зналъ: что этотъ духовный братъ, у котораго вырвали физическую жизнь, здѣсь, въ давно прошедшіе вѣка, влилъ огонь своей сильной души въ мою, и что я никогда уже не могъ лишиться его.