Неизвестно - Разумихин Трое из сумы

Часто говорят: «Чтобы узнать человека, надо дать ему власть и деньги». Но я думаю, столь же верно и дру-гое: «Чтобы узнать человека, надо отнять у него власть и лишить любимого занятия».

Новая постсоветская страна отняла у младшего Боровикова «птицу счастья». А потому всё чаще наваливались недовольство, неудовлетворённость жизнью после явного социального успеха.

Перефразируя одно известное высказывание, можно принять как разумный совет: «Любите литературу в себе, без компромиссов». Серёжа литературу всегда любил, и в себе в том числе. А вот что касается компро-миссов… Он на них пошёл.

И вот уже главный редактор «Волги» публикует заметки в тех изданиях, какие он как критик недавно крити-ковал. А о нём самом печатают хвалебные строки те, кто ещё вчера вызывал у него неприятие. Кто в журна-лах, газетах, кто в предисловии к его же книге, кто в электронном «Русском журнале».

Обаятельный розовощёкий пижон, пишущий о поэтическом кафе начала прошлого века на страницах «На-шего современника», и эрудит, позволяющий себе выглядеть поверхностным – таким я хочу сохранить Серё-жу в своей памяти, – теперь реализует свой творческий потенциал совсем в ином ключе. Он сделал сдвиг вниз, переключение на более низкую передачу – тем самым изменил свой образ жизни и поднял, как ему представляется, свой социальный статус.

Ныне мода на критику возродилась. Но какую? Я заметил, сегодня Боровикова никто не ругает, не бьёт словесами. Наоборот, прямо и почти афористично пишут, что его «полумемуарная, полулитературоведчес-кая проза – признанный фаворит русской словесности».

Нынешние критики – толковые книжные риэлторы – его ласково поглаживают: «Как не хвалить человека, который по-настоящему любит литературу (а не себя в литературе и не свои расхожие представления о лите-ратуре). Сергей Боровиков не модник; модники бегают за Пелевиным, а Боровиков перечитывает потрёпан-ный томик Бориса Лавренёва, пытаясь понять, отчего этот неплохой и всецело лояльный к Сталину писатель в послевоенное время как будто бы угодил в нети. Кого еще сейчас интересует Лавренёв? На фоне нынешнего пресловутого «культурного процесса» тусовок и кланов такой благородный и живой интерес к культуре (без кавычек) восхищает».

Его с удовольствием цитируют: «Вот, например, сценка из писательской жизни начала 80-х, заканчивающа-яся характеристикой известного критика Игоря З. (давайте все хором угадаем с трёх раз, кто бы это мог быть): «У Игорька была внешность кинематографического провинциального священника из либерального кино 60-х годов, то ли шибко пьющего, то ли очень недужного: землистый цвет лица, мешки под глазами, при-клеенная котлетой борода. Он не говорил, а изрекал словно бы скорбные, но очевидные лишь ему истины, к которым никто не хочет прислушаться». Славный получился портрет человека, у которого хватило вкуса вести по ТВ передачу под названием «Нравственные проповеди»!

Им восторгаются: «Добрые без сюсюканья, опыты Боровикова заставляли верить: всё наладится, не такое перемогали, есть на свете Россия, русская интеллигенция (в нормальном – «земском», чеховском, человече-ском – смысле слова), русская литература. Есть теплота чувства и достоинство мысли. Мы ещё вздохнём, улыбнёмся, выйдем на набережную (не реки – Волги!), выпьем».

Я понимаю, что подобные печатные слова не взятка. Про вас так скажут – откажетесь? Душевные слова! Прямо-таки приглашение посидеть «на троих» на зелёной травке волжского бережка. Тёплые слова!

Даже Владимир Войнович сподобился высказаться про Серёжу, что он «являет собой тот, уже редкий, если не сказать штучный, тип образованного пьющего (смягчим: выпивающего) и несколько старо-модного русского человека, который мог произрасти только в глубинке, столичного уровня испорченности пока не достигшей.

…Боровиков сам по себе. Об искусстве пития и закусывания он пишет со знанием дела, с большим вкусом и почтением к процессу, там и сям подчёркивая (это его собственное открытие в медицине), что без вредных привычек жить вредно, а без питья невозможно.

…Читать её (книгу) хорошо за полночь, на кухне, пригубливая (но не глотая залпом) из рюмки холодную вод-ку, умеренно закусывая, думая о прочитанном, отвлекаясь и время от времени уносясь мыслями неизвестно куда».

Оно и верно, боровиковские размышления «В русском жанре» – о жизни, об истории, о классиках, о старой и новой словесности, – такие вроде бы «домашние», якобы «неотделанные», будто бы неожиданные, как за-годя подготовленный экспромт, полемичные, но, казалось бы, без злобы, явной самоуверенности, гранича-щей с наглостью. Вернее, всё это есть, но присутствует дозированно, хорошо просчитано и основано на хо-рошей природной интуиции, а потому не раздражает. Сразу видно, автор – человек интеллигентный, остро-умный, с присущим ему спокойным юмором. Что бы он ни сказал, читатель смеяться не станет, а вот улыб-нётся обязательно.

Теперь без ежедневного обращения к запискам из жизни усердного читателя Серёжа уже, полагаю, не мо-жет убедить себя, что жизнь прекрасна. Главное – без иллюзий. Другие, мол, впадают в депрессию, а я вот лежу себе читаю, как в детстве. Да, талант никому не нужен, но профессионал всегда найдёт, как напеча-таться.

Я нисколько не осуждаю Боровикова. Уже по одной той причине, что все, кто любит книгу, мне дороги, – од-на школа, один саратовский филфак. Мысли, которые появляются у Серёжи после чтения, и впрямь иной раз мне интересны, нравятся. «Войну и мир», к примеру, он прочитал со вкусом. Даже если не соглашаться с ут-верждением Алексея Толстого, что литература рождается из винных паров под звон бокалов.

И рассуждать о необходимости стойкого иммунитета к всякого рода жизненным невзгодам и кризисам, по-лагаю, здесь, конечно, не стоит. Стонать, мол, потерял Серёжа всё, ради чего стоило жить, тоже не буду.

Боровиков, увы, не Гоголь, а я, слава богу, не Белинский.

Но об отношении к жизни несколько слов скажу. К литературе, правда, это отношение имеет касательное, однако…

Метаморфозы, происшедшие с Боровиковым, мне кажется, всё же сказались не только на литературной, но и на его нравственной эволюции.

Тот, прошлый, Серёжа, работая в журнале «Волга», уже будучи главным редактором, специально по почте посылал несколько раз мелькнувшему в периодике талантливому прозаику Александру Титову в неведомое село Красное Липецкой области бандерольки с лентой для пишущей машинки – в его глухих краях невозможно было её купить.

А нынешний… Напротив меня сидит за столом в опустевшей квартире Таня Машовец и делится горем:

– Умер Коля, я позвонила Боровикову. Но не услышала ни слова соболезнования. Они, сам знаешь, ровес-ники, дружили. Представь себе, Сергей мне в трубку говорил только лишь о том, как ему плохо, какой он уже старый и немощный. А раньше всегда, когда приезжал в Москву, останавливался у нас…