Неизвестно - Разумихин Трое из сумы

А ведь вопрос Машовца «Кто усыновит Чебурашку?» задан был ещё в 1981 году, когда и помыслить про формат «Муси-пуси» было невозможно. И кому-то он показался «прямолинейным до анекдотичности».

…Сын генерала, прошедший школу ЦК ВЛКСМ, главный редактор комсомольского издательства Машовец-критик вечно должен был оглядываться на то, как его слово отзовётся. Не в умах и сердцах читателей, а в сознании хозяев ком-сомольско-партийных кабинетов, от которых он слишком многим зависел – положением, зарплатой, тремя дочками, ко-торых надо было растить, дать образование. Отсюда его внимание в литературной критике к тому, что сказать, и уже по-том, как сказать. Мастером-стилистом Коля никогда, увы, не был. Любому читателю его работ даже тогда было видно, как он был зажат.

В то же время Машовец умел находить верные направления, имена, темы, проблемы – в этом он был силён. Но начи-нал писать и как-то незаметно для себя скатывался в форму идеологического обзора для отдела пропаганды и агита-ции. И тогда на странице в пишущей машинке появлялись жуткие строки вроде таких: «Общественная проблематика – понятие ёмкое, сложное. На своём XXV съезде партия, подведя итоги достигнутому, открыла новые перспективы движе-ния по пути коммунистического строительства. На фоне грандиозных планов десятой пятилетки – пятилетки эффектив-ности и качества – заново оцениваешь роль и значение искусства в идейно-нравственном воспитании человека». И это где? В статье про В.Шукшина, В.Личутина, В.Белова, В.Распутина, В.Липатова. Даже для тех, советских, лет это был явный перебор!

На кухне со мной он говорил нормальным человеческим языком – потому что по-товарищески общался с приятелем. В очередной статье, идущей в печать, в нём вдруг просыпался бывший инструктор отдела культуры ЦК ВЛКСМ, которому из всех пластов русского языка знаком лишь один – канцелярский. Хотя, конечно, как взглянуть на проблему. В этом жан-ре существовали тогда в критике и признанные мастера среди маститых товарищей («Учились бы на старших глядя» ещё никто не отменял!). Достаточно вспомнить вальяжно-зубодробительные выступления официозных Ю.Суровце-ва, Ф.Кузнецова, В.Оскоцкого, П.Николаева, В.Озерова или В.Кулешо-ва, которые я отнёс бы, правда, не столько к литературной критике, сколько к разухабистому политическому разбою.

Доктора наук, члены всевозможных советов, коллегий, комиссий, они напоминали крепко сбитый партийно-литератур-ный клан принца Лимона и сеньоров Помидоров из сказки про Чипполино. Те же напыщенность и апломб, одинаковая политическая жвачка, схожий набор общих мест и цитат из Ленина и последнего по времени Генерального секретаря ЦК КПСС.

Слава богу, Машовец был не из их числа. Потому что когорта перечисленных мной разухабистых профессоров-лите-ратуроведов знала только одно дело: дискредитировать, уничтожать. А Коля, используя аналогичный жанр идеологичес-ких заметок, преимущественно стремился помочь, поддержать. А это, как говорят не только в Одессе, большая разница.

В выборе тем для своих публикаций я знаю у Коли только один, на мой взгляд, прокол: его очерк творчества Гри-гория Коновалова («Русло реки народной»). И обращение к иллюстративному роману Коновалова «Истоки» в пери-од возрождения идей сталинизма, с демонстрацией коноваловского портрета Сталина, с его духовностью и символич-ностью, таинственной приподнятостью над повседневностью, и попытка признать роман «Былинка в поле» образцом вы-сокого уровня поэтического мышления, разглядеть в нём «горячий, трепетный пафос познания» выглядели тогда, а сего-дня тем более, очень натужно и неубедительно. Говорю об этом только лишь потому, что для Машовца-критика работа о Коновалове явилась всё же исключением, а не правилом.

Он после того, как «завязал» с писательской и издательской работой, с головой ушёл в бизнес. Во времена всеобщего развала и брожения Машовец учредил благотворительный фонд «Русская семья», создал и несколько лет выпускал жур-нал для семейного чтения «Очаг» и детскую сказочную газету «Жили-были», позже при этом фонде появился уникальный музей «Дом сказок».

Но бежали дни, годы, на смену «семейным» и детским изданиям приходили печатные страницы, заполненные кросс-вордами, которые приносили деньги, но не давали душе желанной радости. И становилось заметно, как Коля всё больше остывал к издательскому бизнесу. Угас журнал «Очаг», он даже не захотел передать его дочке. Смолкла газета сказок «Жили-были». А потом конкуренты выдавили его из финансового сегмента кроссвордов. Оставался разве что фонд с за-мечательными тремя музеями сказок, к делам которых он, однако, обращался всё меньше и меньше. Подступила депрес-сия.

Последний телефонный звонок – он мне рассказывает о своей замечательной и оригинальной идее нового проекта – создать маленькую издательскую фирму, которая для богатых родственников людей, ушедших в мир иной, создавала бы художественно-иллюстрированную биографию умершего.

– Предстоит масса хлопот. Надо подыскать людей, умеющих красиво живописать, и чтобы были без каких-либо ком-плексов на сей счёт. Надо наладить связи с фирмами ритуальных услуг, чтобы вовремя узнавать, кто, где умер из состо-ятельных персон. Без этой информации бизнес не состоится. Надо знать всё.

Я слушал его немного ошарашенный. Приехали! Разве об этом мечтал человек, сказавший мне когда-то: «Критик дол-жен знать всё»?!

Но Машовец давно уже не был критиком. И давно уже не знал, не понимал, что происходит вокруг, что будет завтра с ним, его детьми, внуками, со страной, которую, он думал, что знал, а вышло, что не знал, и оказалось, не очень-то ей ну-жен. И главное, Коля не знал, почему в жизни вышло так, что он остался и без критики, и без прозы, и без возможности воплощать редакторские идеи, и без любимых забот об изданиях, адресованных семье и детям…

Сергей Боровиков: « Расстаётся… не с прошлым, а с жизнью »

Буквально в дни, когда ушёл из жизни Николай Машовец, я получил короткое, всего несколько строк, электронное письмо из Саратова от одного моего однокурсника: «Работаю дворником в ЖСК... Из на-ших саратовских вижусь иногда с Серёжей Боровиковым. В общем, жизнь прожита».

Слов, что жизнь прожита, мне от Коли слышать не доводилось. Но растерянность: как жить дальше и что делать, чтобы не ошущать себя ненужным, лишённым счастливой возможности творить, чем дальше, тем больше, было видно, давала о себе знать.

Случайное совпадение?

А Серёжа Боровиков, раз уж он был упомянут?

Он был первым из потомственных литераторов, с кем мне довелось знаться. Потом ещё будут Лёня Асанов, Вадим Дементьев, Саша Михайлов, Ира Винокурова, Серёжа Куняев. Но о них позже. А Серёжа ещё в 1971 году (я в это время учительствовал в шахтёрском городке на севере Урала) приглашён на проводимый Союзом писателей семинар молодых критиков в Дубулты. Едут вдвоём с Машовцом. Кроме них из участников семинара впоследствии заявили о себе как критики москвич Сергей Чупринин, волжанин Володя Васильев, уралец Коля Кузин.