Неизвестно - Разумихин Трое из сумы

Наверное, это греет душу, когда тебя представляют: «Академик Петровской академии наук и искусств», когда о тебе пишут: «Один из ведущих публицистов России собрал в книгу свои статьи последних лет», когда выходят твои «философско-публицистические» книги с мощными заголовками: «Лицом к истории», «Новые политические мифы», «Россия над бездной», «В поисках России», «На что мы променяли СССР? Симулякр, или Стекольное царство».

Из последней среди названных книг можно узнать, что Симулякр – это иллюзия, симуляция события, действия, жизни, видимость – при отсутствии сути. Да, надо Александр Казинцевсогласиться с Сашей, что приметами нашего времени стали крушение великих надежд, высоких идеалов, отсутствие ярких личностей и решительных поступков. Но, читая вот уже почти двадцать лет Казинцева-публициста, понимаешь, что сегодня он стал таким же виртуальным образом, как благополучие Запада, равно как и его «гуманизм», на которые с пылом, порой справедливо обрушивается вчерашний литературный критик. Вот только я, да простит мне Саша, помню его, давешнего, и что-то ничего не остаётся в памяти из него нынешнего. И сам собой встаёт вопрос, какой известен и Казинцеву: «Почему патриоты всегда проигрывают?»

…Воспоминания мои приближаются к концу, потому как остались лишь два критика, о которых мне хотелось бы сказать. Это Володя Бондаренко и Серёжа Куняев – два по сию пору действующих критика, пара оставшихся в числе реальных фигурантов критического цеха.

Изобразить, не прибегая к шаржу, упрямого и самоуверенного Володю Бондаренко легко было всегда, ничуть не труднее и сегодня. Достаточно представить на одну минуту, что его тёзка Владимир Вольфович Жириновский решил сменить свой политический смокинг на телогрейку литературного критика, и портрет нынешнего Бондаренко будет мгновенно готов.

Что и говорить, Володя не эстет и изящным стилистом никогда не слыл, но труженик. Ядовит, но яд его работ какого-то непродолжительного действия – смертные случаи в литературе от него что-то не наблюдались. Парадоксален бывает, но никогда лаконичен. Платон ему, уверен Володя, друг, но и с истиной можно, он считает, вполне обходиться по-свойски.

Стремясь постоянно быть в центре «неких интриг и разгула страстей», Бондаренко любит ради красного словца философски обронить о «вечном пути познания человеком самого себя и всего человечества», но предпочитает не углубляться в глубины философии.

Он критик, не знающий границ простору своего творческого воображения, однако среди обладателей гамбургского чутья на художественно-литературное слово замечать Володю не доводилось. Потому как из богатого арсенала критического инструмента он предпочитает и гусиному перу, и шариковой ручке, и пишущей машинке, и клавиатуре компьютера старую проверенную временем казацкую шашку, которой можно рубануть и справа, и слева.

Так я думал до тех пор, пока однажды сам Володя не уточнил, что, став с возрастом доброжелательней, но, оставаясь критиком «на главных путях, на острие», он всё же желает быть «критиком с мечом». Значит, шашка – инструмент, понял я, для него чересчур деликатный и тонкий.

Наверное, он прав. Потому что образцом литературного джентльменства Володя никогда не признавался. В принципиальности и последовательности он тоже не Владимир Бондаренкозамечен. В старые добрые времена на одном из пленумов Союза писателей, проходивших в помещении напротив театра тогда ещё Советской армии, помню, он метал громы и молнии в адрес коммунистов. Как про это позже можно было прочитать у летописца Семанова: «Лучше всех выступил В.Бондаренко, который прямо отказался от «коммунизма», о который спотыкается Союз России, и призвал к примирению, помянув даже Д.Лихачёва; его не поддержал никто».

Позже Бондаренко сменил гнев на милость и с коммунистами побратался, потом, кажется, поссорился. С кем он сейчас, знать не знаю, ведать не ведаю. Можно, конечно, спросить у него, да давно не виделись. А газету «День литературы», где он главный редактор, увы, а может, к счастью, не читаю. Лишь иногда, если попадётся в Интернете, проглядываю его заметки и интервью. По-прежнему Володя пишет про всех и про всё: бесконечно вспоминает о своём открытии «сорокалетних», лихо раскручивает новый бренд – «поколение обочины» и с превеликой нежностью превозносит «неуклюжего и находчивого, и тоже сироту» Эдуарда Успенского, которого обожает зверьё и чьих героев полюбил маленький читатель. Пишет о писателе, который в советское время «мог бы занять место Маршака», в перестроечные годы «в демократическом угаре» воспевал западные инициативы Лжедмитрия, оказавшегося для Успенского героем для подражания, а сегодня он ратует за семьи, которые живут под знаком гражданского идеала, и подвергает критике многое, пришедшее в Россию из так называемого цивилизованного мира. Очень душевно Володя пишет – до слезы!

А главное – размашисто. Точь-в-точь как в заключительном слове в книге Игоря Штокмана «Дворы», когда заявляет, что московские дворы исчезли одновременно с Советским Союзом. Кому, как не ему, рождённому в Петрозаводске в 1946 году, окончившему лесотехнический институт в Ленинграде в 1969 году и лишь затем объявившемуся в столице, знавать про московские дворы и рассуждать с непоколебимой уверенностью коренного москвича! Ну подумаешь, каких-то там несколько десятков лет разницы! Для Володи это не срок.

Попробуй упрекни его за подобные «оговорки» – многие почтут за великий грех. Потому что, «будучи одним из организаторов литературного процесса, Владимир Бондаренко просто эстетически хорош. Он как витязь. Последний из витязей. Благородная снисходительность и твёрдость. Выверенность и пылкость. Верность идеям и открытость всем ветрам», – вот как о нём писать-то надобно. Так ведь именно такими словесами и пишут, не сознавая, каково подобное читать.

Понимаю, что имею дело с почти классиком в своём критическом ремесле. Но в ремесле! Искусства что-то в его заметках не много. Как, впрочем, и справедливости в им написанном.

Резче других об этом в лицо «ученику» сказал тот, кого Володя почему-то счёл возможным назвать «учителем и другом», – Анатолий Ланщиков: «Бондаренко, словно коршун, зависает в воздухе, высматривая добычу, камнем летит к земле, хватает жертву и улетает, чтобы потом расправиться с ней по собственному усмотрению». И ещё добавил про Володину продукцию, как говорится, специально для тех, кто не понимает с первого раза: «Нет, это не литературная критика, а всего лишь её имитация». Должен подчеркнуть, если кто раньше не заметил, что в ответе Анатолий Петрович особо выделил своё отношение к Володиному обращению – в «последнем уроке» семинаристу Бондаренко он алаверды «дорогой друг и ученик» взял в кавычки. Со своей стороны могу засвидетельствовать: в одном из наших разговоров Ланщиков сказал без всяких кавычек: «Я его этому не учил, и друзьями мы не были!» Такие вот дела, Володя.