Гинс Г.К. - Сибирь, союзники и Колчак т.2

— А скоро ли будет отменено правило о взносе в казну валюты, вырученной экспортерами? Это очень неудобно для иностранцев, — вдруг говорит посол.

Не обходилось без инцидентов.

Генерал Нокс однажды объявил, что никакой военной помощи его правительство больше оказывать не будет и что он даже писать об этом не будет в Лондон, так как его, несомненно, жестоко обругают, после того как все, доставленное для колчаковской армии, попало к красным.

Полковник Эмерсон, американский инженер, удивил всех тем, что стал доказывать отсутствие какой-либо нужды русских железных дорог в материалах. Они валяются, сказал он, на станциях и по путям. Вместо того чтобы провозить из-за границы, лучше всё собрать и приспособить механические мастерские для переработки.

Сэр Чарльз Эллиот относился ко всем переговорам с видом безнадежного скептицизма. Когда Сукин зачитывал длинный перечень тех орудий производства и средств культуры, которые необходимы для возрождения русской промышленности и цивилизации, он шутливо заметил: «Вы забыли еще прибавить, что нужны катки для мостовых». Омские улицы отличались весьма неровной поверхностью, и эта шутка вызвала у всех очень игривое настроение.

Надо отдать справедливость Сукину. Он блестяще излагал всё, что накануне, еще в очень сыром виде, набрасывалось в виде проекта совещанием министров. В конце концов план союзной помощи стал приобретать ясные очертания и широкий масштаб.

Но когда теперь, издали, оглядываешься на эти двухнедельные совещания, то кажется, что шутки г. Эллиота более соответствовали характеру переговоров, чем серьезность американского посла.

Результаты

Г. Моррис уехал, а неудачи продолжались.

Единственным реальным результатом переговоров явилась выдача, наконец, части тех американских банкнот, которые так долго путешествовали в ожидании признания Омского Правительства.

Но Сукин не унывал.

— Мы теперь ближе к признанию, чем когда-либо, — говорил он в то время, когда поезд Морриса благополучно переезжал русско-китайскую границу. — Америка не захочет нашего поражения, и Моррис нарочно задерживается в дороге, чтобы дождаться признания.

Однако, хотя Моррис и не спешил, он благополучно уехал до признания.

Все те же

Одним из крупных бедствий омской власти был недостаток подготовленных к государственной деятельности людей. Быть хорошим земцем, газетчиком, адвокатом, даже парламентарием — не значит быть хорошим директором департамента, а тем более министром.

Был случай, когда один из старых опытных земцев, приглашенный на должность товарища министра в одно из ответственных министерств, представил в Совет министров доклад по киргизскому вопросу. Когда министры ознакомились с докладом, они нашли в нем только исторические материалы и ни одного предложения, никакой программы министерства. Председатель Совета министров не должен был принимать такой доклад к обсуждению, но он был поставлен на повестку и возвращен обратно для переработки.

Почти все министерства состояли из таких «хороших», но неподготовленных людей, и если министры обладали сами хоть некоторой подготовкой, то они работали с утра до вечера. Им приходилось при этом заниматься сразу несколькими вопросами, и оттого многое задерживалось, а многое ускользало от их внимания. Последнее было хуже всего, потому что омская работа так поглощала их внимание, что от них ускользала вся местная жизнь.

Письмо с фронта

«Неужели не найдется у вас там в тылу человека граждански мужественного, который не убоится крикнуть во всю глотку всем этим тыловым негодяям, забывшим фронт и тех, за спиной которых они спокойно устроились, что пора проснуться, прекратить вакханалию, веселье в кабаках и личные дрязги и интриги из-за теплых местечек! Мы здесь, на фронте, в случае катастрофы — а таковая вполне возможна — сумеем умереть героями, но как будут околевать тыловые герои — это им виднее. Бейте в набат, пока не поздно! Здесь нет ни информации, ни должной агитации, нет снабжения всем необходимым и солдат совершенно забыт. Штыки очень легко могут повернуться в сторону Омска. Это говорю я, человек, близко стоящий к фронту, а вы знаете, что панике я не поддаюсь и брехней не занимаюсь».

Так писал один из героев сибирского похода полковник Ю. одному своему приятелю.

В то время как мы занимались разработкой широкого плана помощи, люди на фронте приходили в отчаяние. Они требовали набата.

Ответом на это письмо явились организованные сборы пожертвований. «День солдата» — газета, составленная лучшими публицистами Омска, с изречениями иностранных комиссаров и министров, была издана в пользу солдат. Была установлена тяжелая бельевая повинность.

Общество зашевелилось.

Подъем настроения

В июле генерал Иванов-Ринов в качестве атамана Сибирского казачьего войска совершил поездку по станицам. Хороший оратор, он умел подогреть настроение.

В начале августа был созван казачий круг, и казачество решило встать грудью на защиту родной земли. В Омске царило возбужденное настроение. Казаки стекались со всех сторон, возрождалась вера в победу; Иванова носили на руках.

Награды в Омске давались щедро и авансом. Адмирал произвел Иванова в генерал-лейтенанты.

Казаки поднесли атаману историческую саблю Яна Собесского, украшенную драгоценностями. Подъем был общий. Население стало жертвовать. В распоряжение Иванова поступили миллионы, а Иванов всё требовал и требовал. Нужно было отпустить много миллионов на наем рабочих для уборки урожая, миллионы на покупку седел и пр. Казачество или, вернее, тот же Иванов, решило завести свое казачье интендантство, свой осведомительный орган «Осведказак». Миллионы лились широкой бумажной рекой. Станок работал. Казачество вооружалось.

Чехи и карпаторуссы выражали такой восторг перед доблестью казачества, что все были убеждены в их помощи.

На Омск

Еще в июле выяснилось, что красные поставили себе целью взять Омск.

Я побывал в одном из больших лазаретов у раненых солдат и с удивлением узнал, что там происходит междоусобная брань. Сибиряки стоят за большевиков, волжане и уральцы против. Первые говорят, что нужен мир, вторые — за войну до конца.

Это было потрясающим открытием. Несчастна власть, которая только случайно узнавала о настроениях армии. Никто из военных этого не знал.

Гайда всегда уверял, что сибирская армия — самая прочная из всех. Никогда у него не опускался «бело-зеленый» флаг, символ снегов и лесов сибирских, и он был уверен в местном патриотизме своих солдат. Но это оказалось ложным. В составе сибирской армии было много мобилизованных из Прикамья. При отступлении они разбежались. Вслед за ними стали разбегаться и сибиряки. От армии остались одни воспоминания, и начальники корпусов и дивизий летали, как духи из потустороннего мира, не имея реального существования. Сибиряки, не знавшие большевизма, не желали воевать, а штабы Гайды и Пепеляева, приютившие представителей демократии, обратились в источники разложения собственной воинской силы. Наоборот, южная армия (третья), состоявшая из людей, выстрадавших большевизм, оказалась самой стойкой.