Неизвестно - Саласюк От июня до июня

- Замолчи! - не выдержав, рявкнул Шолков. - Не сдохнешь! Две коровы у тебя, три кабана, овцы. И живешь в своей хате. Будешь орать - хату спалю!

Воропай словно захлебнулся на полуслове, но глаза его просто горели от злобы и ненависти. Продотряд двинулся дальше, а Воропай, скрипя от злости зубами, сжимая в бессильной ярости кулаки, бросился в Дубники.

Хорунжий Нуркевич по кличке «Ночь», мрачно выслушал его гневную тираду о том, что «жиды грабят», и мольбы «ради пана Езуса Христуса» заступиться за честных католиков. Не выступить в роли защитника «польщизны» от комиссар­ских жидов было бы оплошностью, посчитал Нуркевич. Ничем не рискуя, можно прослыть защитником простых людей, воинственным радетелем за возвращение сюда Польши, о чем, конечно, мечтают во всех католических деревнях. И легио­неры двинулись «освобождать» Совковщизну. Перекрыв выезды из деревни, ле­гионеры в ночи открыли ружейно-пулеметный огонь.

- Немцы! - крикнул Оппенгеймер. - Или полицаи!

При первых выстрелах партизаны тотчас залегли возле телег, у плетней. Стрель­ба наступающим противником усилилась с обеих сторон деревни.

- Всем ко мне! - крикнул Оппенгеймер. - В подводы! Будем пробиваться! Ло­шадей в галоп! Ружейный огонь по сторонам!

Партизаны стали подползать к телегам. В это время со стороны каплицы «пана Юзефа» низко ударил пулемет. Стало ясно - туда соваться лбом - гибель. И с про­тивоположной стороны подкатывала учащающаяся стрельба.

- Через дворы! - крикнул Оппенгеймер. - Уходим через дворы, в поле! За мной!

И первым вбежал в ближайший двор. Остальные - за ним. Отошли в поле ме­тров на триста, залегли. Слышали, как прекратилась стрельба. Некоторое время выжидали.

- Раскин, Черняк! Сходите разведайте, что там! - приказал Оппенгеймер.

Двое встали, пошли в сторону деревни. Через полчаса вернулись, громко раз­говаривая. Услышав громкую речь и понимая, что опасности нет, партизаны под­нялись с земли - не май.

- Что вы разорались, как на рынке? - недовольно окликнул их Оппенгеймер.

- Пустая деревня, - ответили разведчики. - Ушли легионеры в Дубники и уве­ли наших лошадей вместе с подводами и всем, что на них было.

- Так это были легионеры? - зло спросил Оппенгеймер. - Ну, псы, а не люди! Шагом марш за мной! Надо вернуть подводы.

И, выйдя на дорогу, нестройной толпой отделение двинулось в сторону Дуб- ников.

На этот раз пост у края деревни не стоял, и только на улице партизаны встрети­ли легионеров, толпившихся возле их телег.

- Панове легионеры! - громко обратился к уже заметившим их полякам Оп- пенгеймер. - Произошло недоразумение - это наши телеги, партизанского отряда Зорина. Мы здесь на хозяйственной операции - верните имущество отряда и на­ших лошадей.

- Это такая ваша операция, продажные комиссарские жиды, - честных католи­ков грабить?! - громко ответил ему высокий легионер и, расталкивая товарищей, подошел к Оппенгеймеру. - Вы думаете, что все - Польши нет, и вы тут, пся крэв, хозяева? На нашей земле, да? Но еще Польска не згинэла, поки мы жиемы. - И с размаху ударил Леньку в лицо громадным своим кулаком.

- Бей жидов! - закричали легионеры и скопом набросились на партизан.

В темноте завязалась свирепая драка, но легионеров оказалось раза в три боль­ше, чем партизан, потому они и одержали верх. Избитые зоринцы лежали на доро­ге, а легионеры, насев на каждого по двое-трое, связывали им руки и привязывали одного к другому. Потом легионеры долго ругались над лежащими, раскуривая самокрутки, после чего пинками заставили партизан встать и погнали их в дом крестьянина Шельвеля. Винтовки и гранаты разоруженных побросали в телегу.

- Легионеры, что вы делаете, одумайтесь. - отплевывая кровь, говорил Оп­пенгеймер. - Мы же партизаны. У нас с вами один враг - немцы и полицаи. А вы ведете себя как бандиты. Потом ведь стыдно будет, люди же вы.

Никто ему не отвечал. Подталкивая прикладами, загнали в дом. Зашли к Шель- велю и несколько легионеров.

- Пан Станислав, к тебе жидове на постой. Хорунжий приказал, - сказал, сме­ясь, высокий легионер, начавший избиение.

Шельвель молча качал головой.

- Приказал, так что ж зробишь, пан Бартек.

- Мы с Панцешем за ними посторожим, а ты, пан Станислав, налил бы нам по чарке.

- Вы, панове легионеры, наши защитники, как же вас не угостить. Сядайте за стол. - И Шельвель поставил бутылку.

Хозяйка тотчас подала на стол чарки, нарезанные тонко хлеб и сало.

Напротив стола, прислонясь к стене, стояли связанные партизаны.

- Пан Станислав, выпьем за твою хату и за твою хозяйку.

Женщина, стоявшая у печи, поклонилась легионерам в ответ на слова.

Шельвель разлил по рюмкам, выпили.

- А что, пан Станислав, вот лично у тебя много добра побрали жиды? - спро­сил Панцеш.

- Не так и мало, панове. В тот раз пуда полтора жита взяли, овчины. Как замо­розки начались, поросенка забрали. Доброватый был поросенок, в кабанчика уже подрос. Хозяйка плакала. Куда, говорит, вам - вы свинину не едите. Все, говорят, едим и забрали. Расписки пооставляли.

- И на что, пан Станислав, вам тыя расписки? - поинтересовался Бартек. - На них ничего не купишь.

- В сундуке лежат, есть не просят.

- Значит, пан Станислав не верит нам - в победу нашу не верит. Красных ждет, - констатировал Панцеш.

- Я жду Польшу, - ответил Шельвель. - А там один пан Езус знает, как будет. Вон в костеле говорили, что Красная Армия уже Киев у немцев отбила.

- Здесь была Польша и останется Польша! - грохнул Бартек по столу кула­ком. - И Киев польский город! И Вильно - наш, польский, и Смоленск - польский город! Еще Польска не згинэла!

- Так-то оно так, пан Бартек. Да пока курочка в гнезде, а яичко, знаете, где? А вот как весной красные придут и начнут опять нас в Сибирь высылать? Тогда не скажешь, что Польска не згинэла. А у меня для них тогда и есть эти самые жидов­ские комиссарские расписки. Не кабанчика жалко - всю жизнь войной перекоре­жило. Плевать на кабанчика, а дети - куда с ними денешься?

- Да, пан Станислав, я вас понимаю, - кивал головой Панцеш.

- К тому же, панове, эти жиды не совсем такие уж и вредные люди. Тут как-то они ходили, ремонтировали кому что надо. Моей швагерке швейную машинку по­чинили. Сейчас со всей округи к ней люди идут, уж очень баба ловко шьет - и в доме достаток. А то два года тая машинка как мертвая стояла.

- Так значит, пан Станислав, тебе нравится жидовская комиссарская улада? - недовольно пробурчал Бартек.

- Почему - нравится? Я такого не говорил. Мне нравится, как было при Поль­ше. До войны. И чтоб всегда так было - милее сердцу и не трэба. Но и жидов этих понять можно: куда им от немцев деваться? Придет немец до жида - смерть жиду. Пойдет жид до немца - смерть жиду. Кругом одно - как с тем горшком. Вот и си­дят в Пуще. А есть людям что-то надо, жить-то все хотят.