Санин Евгений - Иду на вы

- Я тебя? - возмутилась статная. - Да это ты мне идти не даешь!

Обиженно сопя, они прошли еще немного и вдруг стали сожалеть о прощенных друг дружке долгах.

- Ты это… - первой, как бы невзначай, начала статная. – Полмеры зерна все-таки мне верни!

- Ладно, - с вызовом согласилась худая. - Но тогда и ты мне корзину брюквы отдай!

- Слыхали, я ей полмеры, а она целую корзину!

- Цыц! – прикрикнул, гася разгоравшийся, было, спор дед Завид. - Вон, кажется, наш малец возвращается.

Вдалеке, действительно, опять показалась точка, которая, обежав почему-то одно место в поле кругом, вскоре превратилась в тяжело дышавшего мальчугана, вставшего, как вкопанный, перед людьми.

Лицо его было бледным, как снег.

- Ты что – поморозился? – встревожился дед Завид.

- Да нет!

- Половцы в веси?

- Тоже нет!

- Ну, слава Богу! – дед Завид перекрестился и, почти до земли, поклонился в ту сторону, где когда-то стояла церковь. – Тогда уже можно идти и быстрее! Славке передал, что убью?

- Нет, не передал! – всхлипнул мальчишка.

- Как это не передал? Он что побил тебя?

- Не-ет…

- Тогда - почему?!

- Потому что его самого убили-и!

- Как это – убили? – охнул дед Завид.

- А вот так! Весь пол, овчина в крови, а его самого – нет!

Услышав такую страшную весть, женщины и старухи завыли в один голос.

И еще, дед… - покосившись на Милушу, умоляюще потянул старика за рукав малец. - Отойдем в сторону, мне тебе еще пару слов по секрету молвить надо!

И подражая Онфиму, который отводил деда Завида для разговора наедине, малец стал говорить ему то, от чего теперь уже лицо самого старика стало белеть прямо на глазах.

- Что?! – в ужасе переспросил он. – Ты в этом уверен?

- Да-да! - часто закивал малец. - Я сам видел!

- О, Господи! Вот правда люди говорят, пришла беда – отворяй ворота!

Дед Завид нашел глазами женщин и поманил их к себе рукой:

-Эй, вы! Быстро сюда!

Женщины, подошли, ожидая, что сейчас им будет нагоняй за то, что начали ссору в такой неподходящий час. Но дед Завид шепотом сказал им такое, от чего они не то, что завыли, а, схватив себя ногтями за щеки – заголосили во все горло.

- Цыц! – как никогда грозно, прикрикнул на них дед Завид. – Идите и делайте, как я велел, пока она сама туда не дошла!

Женщины испуганно закивали, и, догнав продолжавшую с плачем и рыданиями идти Милушу, вдруг подхватили ее под руки и повели в сторону…

8

И только тут до Славки дошло. Только сейчас его осенило.

Понурые, словно с кладбища, после похорон самого дорогого человека, возвращались люди в Осиновку.

Трех человек не досчитались из двадцати. Бывало, что счет оказывался и, наоборот, – из двадцати возвращалось всего трое. Но тут все было, как-то не так… Может, потому, что и набега-то не было?..

Старушка - ладно, она отжила свое и пошла, по заверению деда Завида, как гонимая от безбожных язычников, прямо к Богу.

Но – Славко… И не успевший даже надышаться земным воздухом малыш, словно в насмешку названный богатырским именем – Добрыня…

Люди шли и плакали.

На Милушу страшно было смотреть. Уронив руки, она бессильно болталась в объятьях ведущих ее женщин.

Ох, и любили, оказывается, все тут Славку! И Милушу тоже любили.

- Ну и что, что бедовый был? – только и слышалось кругом. – Что с того, что озоровал?

- Зато добрый!

- Мне однажды, когда умирали с голоду, зайца на порог кинул. Стукнул в дверь и бежать. Выхожу, а на пороге – его следы…

- Сиротой рос…

- А Милуша бедная, сама теперь, как осиротела…

- Как мужу-то своему скажет, что не уберегла сына?

Дед Завид шел, низко опустив голову, и сокрушался:

- Я ведь за каждую душу в ответе здесь! Господи, что я теперь скажу Тебе? Какой ответ дам на Страшном Твоем Суде?..

Увидев возвращающихся домой жителей, Тиун встретил их громким радостным лаем.

Дверь дома Милуши тут же распахнулась, и из нее вдруг высунулся… Славко.

- Цыц! Окаянный… - накинулся он было на Тиуна и осекся, увидев застывших перед ним людей. – Как… вы?!

- Ты?! – в один голос выдохнула толпа.

- Живые!

- Живой!!

Дед Завид потянул с себя шапку и стал креститься прямо на небо:

- Слава Тебе, Господи! Хоть за одну душу, да все меньше отвечать придется! Жив! Жив!! – бормотал он, пытаясь протиснуться сквозь кольцо людей, обнимавших растерявшегося Славку и через головы погрозил ему кулаком. – Но все равно запорю… убью ослушника!

- Хоть ты жив… - прижимая Славку к себе, чуть слышно прошептала Милуша и вдруг заголосила: - А я своего – потеряла-а-а!

- Кого потеряла, – похолодел Славко, - мужа?!

- Какого мужа – сыночка! Добрынюшку!..

- Как? Где?!

- В поле! Лиса его съела…

- Какое поле? Какая лиса?!

И только тут до Славки дошло. Только сейчас его осенило.

Он метнулся в дверь и сразу вернулся с поднятым прямо из люльки Милушиным сыном.

- Да вот же он - твой Добрынюшка!

- Сынок! – только и охнула, оседая на снег, Милуша. – Живой…

- Живой! – загомонили все вокруг.

- Живее не бывает! - подтвердил Славко, высоко поднимая над собой хлопавшего глазами спросонья малыша. – Было дело, лиса, и правда, уже собиралась загрызть его, да я ее - ножом! И все тут! А его – сюда…

Милуша – и откуда только силы взялись – резво вскочила на ноги и бросилась к сыну.

- Да что ж ты его на ветру голым держишь?! - закричала она, выхватывая из рук Славки сына и пряча себе под шубу.

- Эка, когда нашла беспокоиться, что простынет! - только и крякнул дед Завид.

- Сыночек мой! Добрынюшка! – плача, принялась восклицать Милуша, а потом, со словами: «Отмолил, отмолил, дедушка!» - стала обнимать и целовать деда Завида, сына, наконец, Славку.

Тот даже немного обиделся, что она начала не с него. Ведь это он, а не кто-то другой вернул ей целым и невредимым сына!

Ты это, Милуш… - виновато пробормотал он. – Я там у тебя всю клюкву забрал. И еще – пряник мы ваш с Добрынюшкой, съели…

- Какая клюква, какой пряник? – ничего не понимая, уставилась на него Милуша.

- Пряник Онфим от мужа твоего в гостинец привез, – принялся объяснять Славко. - А клюква – это я чтоб кровь из нее сделать…

Дед Завид громко крякнул, услышав про кровь, но, решив не портить праздник ни себе, ни людям, только махнул рукой и отправился в ближайшую рощу – за конем.

Славко после его ухода почувствовал себя настоящим героем.

Милуша с сыном убежала к себе домой, а он принялся рассказывать охающим на каждом его слове, старухам и женщинам, о том, что было с ним после того, как он ушел на реку проверять верши.

Малец и все остальные дети смотрели на него с немым восторгом, как на богатыря Илью из Мурома, который после ратных трудов стал монахом и недавно почил в Лавре стольного града Киева, и как на живущего еще боярина Мономаха – Ставра Гордятича, о котором уже поют былины калики перехожие…