Санин Евгений - Иду на вы

- Успеешь еще сам с грамотами наездиться! Для начала отправишься не один, а… он кивнул на Доброгнева, - на пару со своим старым знакомым. Ну, что сразу заскучал? Он еще от ран до конца не оправился, хорохорится только. Поможешь ему, если что. А коль сляжет в дороге, или, еще какая напасть случится, то тогда сам, лично, мою грамоту вручишь!

Мономах подбадривающе кивнул Славке и повернулся к игумену:

- Ну что, отче? Правильно я свой суд совершил? На всю жизнь уроком будет! – шепнул он и снова громко добавил: - Или может, ты ему, какое церковное наказание – епитимью назначишь? Ведь все-таки несколько лет без Бога в сердце прожил!

- А он уже сам себя этим наказал! – махнул рукой на Славку игумен. – И потом, такую долю себе выбрал… Эй, Доброгнев, - обращаясь к гонцу, спросил он: - Легка ли твоя служба?

- Нет ничего тяжелее! – честно ответил гонец и шепнул Звениславу: - Если б не твой совет иконе в Смоленске поклониться, да не молитва перед ней, и не быть мне здесь! Вот, какая у меня служба!

- Видишь? – кивнув на Доброгнева, сказал Мономаху игумен. – Какое еще может быть к этому наказание? Пусть и несет до конца эту ношу! Крест-то хоть на шее есть? – строго уточнил он у Славки.

- Есть, а то! – показал свой нательный крестик Славко и добавил: - И еще один дома лежит, для святынь! Я туда, как только приеду, одолень-траву положу!

- Что-о? Какую еще одолень-траву?! – нахмурился игумен. – Да сколько же мы еще будем жить стариною? И кресту поклоняться, и всяким языческим вещам да гаданиям верить? На Русь истинная вера пришла, а мы… Кого ни спроси… да вон хотя бы его… Эй! - окликнул он пробегавшего мимо тиуна: - Как дела-то?

- Тьфу-тьфу-тьфу, слава Богу! – отозвался тот.

- Вот! – назидательно поднял указательный палец игумен. – И не поймешь, кто перед тобой! Наполовину язычник, наполовину православный! И так еще лет сто, а то и двести продолжаться будет… Поэтому, Гремислав, как тебя во святом крещении-то?

- Глеб!

- Поэтому Глеб-Гремислав, - продолжил игумен, открывая ларь с заготовками для печатей, ладаном и церковными предметами. Он что-то отыскал в нем, крестясь, закатал в шарик воска и завернул в чистую тряпицу. – Даю тебе ниточку от одежды твоего небесного покоровителя, святого князя-страстотерпца Глеба. Вложишь ее в свой крест-мощевик, и носи всю жизнь, служа князю и Руси - во славу Божию! Пусть она станет для тебя путеводной нитью к Царству Небесному!

- Всё понял? Это тебе уже не одолень-трава! - уточнил Мономах.

- Всё! – кивнул Славко, думая, что хорошо все-таки, что дядя Онфим привез ему не засапожный нож, а крест-энколпион. – «А без ножа и так все обошлось, то есть, - тут же поправил себя он, - Сам Бог все управил. И в благодарность за это, первую же золотую монету, что заработаю, я обязательно иконе Божией Матери подарю, сделаю дырочку и прикреплю к окладу…»

- Ну, а теперь – с Богом!

Мономах строго, уже не как озорному отроку, а как своему младшему дружиннику, погрозил Славке пальцем и направился к заждавшимся его воеводам. А для самих отроков, Звенислава с Гремиславом, как положено было звать теперь Славку, настал краткий миг расставания. К Славке подвели боевого коня, дали самую маленькую, какая только нашлась кольчуга, зато саблю вручили самую настоящую – боевую!

Забравшись в седло, он гордо огляделся вокруг и нашел глазами Звенислава.

- Ну, будь здрав, Звенислав! – крикнул он, и тот отозвался, крича ему вслед:

- И ты, Гремислав! Не забыва-ай!..

***

А слава звенела, гремела по всей Руси.

Везущий ее в Новгород Славко, стремя в стремя, ехал рядом с гонцом по весенней дороге. Он словно бы разом повзрослел и стал серьезным, после разговора с Владимиром Мономахом, который, действительно, стал ему уроком на всю жизнь. Как ни хотелось ему скакать быстрее, помня о ранах гонца, он изо всех сил сдерживал себя, чтобы не пустить коня прямо в галоп.

Одно только оставалось Славке - мечтать.

Нет, не забыл Бог Славку, родную весь и всю Русь! – с радостью думал он, представляя, как встретят его земляки. Конечно, – сначала враждебно, потом изумленно, и, наконец, с радостью, узнав обо всем. Причем, не убитого, в подводе, как мечталось ему совсем недавно. А на боевом коне, с наградной гривной на шее. Он ясно видел оттаивающие лица: деда Завида, старух, женщин, Милуши… Но даже и помыслить себе не мог, что у порога своего дома-землянки, его встретит… родная матушка, которая сама вернулась из Степи, после того, как некому стало охранять истомившихся в неволе русских пленников… Не ведал и того, что муж Милуши, узнав от жены, что Славко спас их сына, поклялся изготовить для него такую кольчугу и доспехи, которые будут спасать его от неминуемой смерти. И, действительно, спасут. И не раз. Потому что впереди было еще несколько великих походов на Степь, после которых половцы окончательно откатятся на восток и перестанут тревожить русские пределы, разные другие битвы. И день за днем, год за годом – тяжелая служба княжеского гонца.

Но всё это ему еще предстояло испытать.

А пока он ехал рядом с гонцом, то твердя про себя текст грамоты, которую с первого же раза выучил наизусть, то подпевая древнюю песню, и впервые за долгие годы своей короткой жизни был по-настоящему счастлив…

[1] Славко – древнерусское имя. Для удобства чтения автор склоняет его, согласно правилам современной грамматики. (примеч. Редакции)

[2] Вежа – кочевое жилище на телегах в Степи, иногда в обобщающем значении – селение половцев

[3] Фраза заимствована из подлинных источников

[4] Половцы сами себя называли куманами, в то время, как на Руси, за то, что те обитают в Степи, или в Поле, звали их половцами.