Александр Бельфор - Знак кровоточия. Александр Башлачев глазами современников

Думаю, что Башлак мог заставить себя встать в стойло -он был очень гибким человеком. Но он решил, что не надо душить в себе песню. И это были совсем другие стихи и мелодии, не похожие нате, что рождались в его голове на улице Сакко и Ванцетти. Я впервые услышал их в Свердловске весной 1984 года, где мы встретились на майские праздники. После традиционной демонстрации, где хором горланили наши проверенные временем и любимые журфаковс-ким народом куплеты, мы собрались узким кругом в общежитии на Большакова, 79, чтобы поговорить «за жизнь». И Саша спел свои новые песни. В восемьдесят пятом я слушал его уже в Питере, куда приехал в составе красноярской делегации на ленинградский завод «Электросила», где делали турбины сибирской «стройки века» - Саяно-Шушенс-кой ГЭС. Сашины стихи стали другими, изменился ритм, ушел стеб, появились фольклорные мотивы. Это был уже другой Александр Башлачев. Башлак трансформировался в СашБаша.

В письмах из Череповца он много иронизировал по поводу своей работы. Но к профессии Башлак, как и все в нашей компании, относился очень серьезно. Мы осознанно выбрали для себя эту работу. Мы не были идеалистами и понимали, что «журналисты - это подручные партии». Но мы знали и другие лозунги, популярные на нашем факультете. Например, такой: «Журналисты - это солдаты справедливости!» А еще мы понимали, что журналистика - это одна из немногих сфер нашей жизни, где можно попытаться реализовать свои творческие возможности. На каждом курсе нашего факультета набирали по семьдесят пять человек. Примерно треть из них - это люди с «рабфака», те, кто приходили в университет с определенным жизненным багажом: после армии, работы в газете, на телевидении, с производства. В нашей компании заводской рабочий стаж имел Сергей Нохрин, Алексей Тюплин отслужил два года в армии и ушел на дембель старшиной, имел год трудового стажа и Саша. Мы с Измайловым поступили в университет сразу после школы, как и Аня Мясникова - человек-оркестр нашего театра. Училась с нами и Татьяна Ильенкова, которая получила диплом журфака в тридцать шесть лет. Нам, двад-цатидвух(трех)летним молодым специалистам, она казалась очень взрослой женщиной. Мы были очень разные, но нас объединяла цель - мы хотели стать журналистами. Мы не мечтали о «Правде» или «Комсомолке», хотя многим нашим однокашникам довелось там работать, но тогда казалось, что это недосягаемая высота, мы были реалистами и хотели попасть в областные газеты, в крупные города - там жизнь интереснее, а распределение в «районку» воспринимали как крупное творческое поражение. Не помню, чтобы мы между собой обсуждали тогдашнюю журналистику, разве что в рамках учебной программы на семинарах или во время работы над курсовой. Мы почти не читали газеты и не смотрели телевизор, потому что «ящичек для идиотов» был на все общежитие один. Я помню, что даже репортаж с финального матча на Кубок кубков между тбилисским «Динамо» и немецким клубом «Карл Цейс» из Иены мы слушали по транзисторному радиоприемнику в общежитском коридоре. Гораздо больше разговоров было о книгах, которые мы читали запоем. И те, что нужно было знать по программе, и те, что советовали прочесть друзья. Личных открытий у каждого из нас было много: Маркес и Кортасар, Фолкнер и Воннегут, Карпентьер и Льоса, европейцы: Гессе и Фриш, заново прочитанные соотечественники: Гоголь и Достоевский, Булгаков и Толстой, Астафьев и Айтматов, Вампилов и Распутин. Всех не перечислишь. Башлачев пришел к поэзии не через журналистику, через литературу. И, в отличие от большинства из нас, предпочитавших прозу, он очень любил поэзию и читал стихи постоянно. В его «волшебном доме» были и Саша Черный, и Александр Пушкин.

Нужно сказать, что Александр Башлачев был очень прилежным студентом. У него всегда были отличные оценки за практики, которые мы ежегодно проходили в газетах с первого курса. Сначала - в многотиражке, потом - в районной или городской, а на старших курсах - по два месяца стажировались в областных и республиканских изданиях. Очень показательной была его пятерка по техгазу. Был у нас такой активно нелюбимый гуманитариями-журналистами предмет - техника производства и оформления газет. Помимо изучения устройства разных полиграфических машин и механизмов нужно было еще сделать своими руками каталог всех типографских шрифтов. Их вырезали из газет и наклеивали в альбомы для рисования. Преподавал техгаз гроза всех факультетских разгильдяев - Чичиланов, работавший в военные и послевоенные годы ответственным секретарем областной партийной газеты «Уральский рабочий». Понятно, что самая массовая оценка по этому предмету была двойка. За тройкой на экзамен к Чичиланову ходили по несколько раз. Башлачев был, по-моему, единственным на нашем курсе, кто получил у него пятерку. С первого раза. Саша вообще был очень аккуратным человеком, добросовестным и бесконфликтным. В стихах он жил «на разрыв», а в жизни никогда не конфликтовал, всегда старался уладить дело миром. И Саша умел находить общий язык с самыми разными людьми. Я не раз был свидетелем того, как его бесплатно кормили в столовых. Он запросто подходил к раздаче и обращался к самой дородной сотруднице: «Тетенька, дайте; по жалуйста, кашки. Только у меия денег нет..» И ему накладывали кашки, наливали чая и компота. Такой фокус не удавался больше никому из нашей артистичной компании.

Колхозу мы тебя любим!

Транспорант или, как сейчас сказали бы, растяжка с этим текстом украшала нашу столовую в деревне Подгорной. Здесь, в Красиоуфимском районе Свердловской области студенты журфака Уральского университета убирали картошку с середины 50-х годов прошлого века. И это уже не просто традиция, это особая часть факультетской истории. Так что же это было? Очень точно уловил наши ощущения «колхозной жизни» того времени Дмитрий Шеваров - выпускник нашего факультета образца 1984 года. В своей повести «Как милые нас утром провожали» он пишет: «Мы потеряли счет дням. Грязь, сырость и холод довели бы до помешательства, если бы не ощущение острова. Мы работал, как негры, по десять-пятнадцать часов за ничтожные гроши, но все это, казалось, стоило терпеть ради того чувства, что мы находимся на неподконтрольной территории. Здесь можно было безнаказанно послать подальше всех -от агронома до секретаря ЦК». И еще: «Распевали злые песни, а злости не было. И никакой обиды на “режим”, который, как мы догадывались, здорово экономил, эксплуатируя дешевую рабочую силу. Двести человек были погружены в перекрестные влюбленности, дружбы, романы, разговоры о самом главном… И было бы странно злиться на дождь и власти. На тех, кто бежал из колхоза, смотрели угрюмо. Их, скорее, жалели, ведь, казалось, что они бегут с острова Свободы от своего счастья, от любви…»