передний - o 496d70464d44c373

удовлетворив устрашавший меня исповедальный голод. Бедная женщина.

Ей стоило родиться атеисткой, тогда бы она не считала все свои

страдания божественной карой или испытанием веры и постаралась бы

найти хоть какой-то выход из мертвого круга. Мы не разговаривали с ней о

Боге, но, думаю, она и вправду считала, что у него на ее счет особые виды.

Наверное, бородатому пора заказать диоптрии посильнее.

Я свернул с Покровки в странный угловой переулок. Здесь красовалась

служившая мне направлением «стена Малевича», известная в народе под

таким названием благодаря абстрактным росписям. Что-то вроде

интеллектуального ответа «стене Цоя» на Арбате.

Спускаясь вниз, я стал высматривать научный институт. На мне

красовалась мешковатая одежда угоревшего Коли, которая после стирки

44

придала моему облику какую-то хип-хоповую беззащитность. Интересно,

такое сочетание возможно? Если я правильно понял каракули Вашингтон,

НИИ должен был находиться где-то поблизости. Так оно и было. Нужное

здание вынырнуло бардовым кирпичом из-за соседствующего дома, и мне

на обозрение предстала мрачная готическая постройка, с двориком

иссохших деревьев и местами выбитыми окнами. Изящное зрелище, такое

нездоровое. Я еще сомневался в своем открытии, но табличка около

парадного входа все решила. «НИИ Мозга» значилось на ней.

Ах, вот где, по слухам, хранятся заспиртованные извилины товарища

Сталина. В какой-то отдельной комнате, типа под номером 13.

Мучаясь очередным приступом, я сидел в ожидании на стульчике около

нужного кабинета. Изредка проходившая мимо дама в белом халатике

поблескивала фантастическим начесом и сострадательно уверяла, что

профессор Рихтер объявился бы с минуты на минуту, не затянись

совещание с коллегами. Скоро она перестала оправдываться и, по-моему,

вообще обо мне забыла. Только на пятое дефиле нервно взметнулась и

пролепетала нечленораздельное, в задумчивости избегая моего взгляда.

Видимо, она хотела сообщить о приближении профессора. Через две

минуты он затоптался в конце коридора, и я сразу определил его

поведение как необычное. Профессор пыхтел, краснел, все не решался

сойти с места, а когда, наконец, собрался с силами, чесанул в мою сторону

широкими, громкими шагами. Он обратился ко мне на ходу:

– Вы? Какая удача! Вы? Что же случилось, куда вы пропали? Я ведь не

закончил операцию. Это может плохо закончится. Послушайте!

Странный человек. Засомневавшись, что он обращается ко мне, я

оглянулся по сторонам. Но профессор Рихтер говорил именно со мной.

Более того, судя по его словам, он меня знал и, встретив здесь, не

собирался так просто отпускать. Мне же этот господин был совершенно не

знаком.

– Профессор Рихтер? – я приподнялся навстречу.

– Рихтер! Рихтер! – он комично выделил «е» в своей фамилии, и из

благородного «Рихтэр» вылупилось что-то неприличное.

– Моя Нобелевская, – заорал профессор мне на ухо, – вы об этом

45

подумали? Молодежь! Все о себе да о себе. Ведь я умру скоро – дайте

потешиться.

Ты и так потешаешься, но желательно потише и в мое отсутствие.

Рихтер схватил меня за локоть и подтащил к двери своего кабинета.

– Дядечка! – крикнул я от боли.

– Ах, правда, милый, никаких резких движений. Я совсем забыл. Извини.

Он отпустил меня и стал искать что-то в кармане халата.

– Ключ.

Без объяснений профессор удалился, оставив меня в полном

замешательстве. На помощь спешила знакомая дама, готовая пролить

свет на эти странности.

– Профессор Рихтер… Он в себе? Или нет?

Я сделал ударение на вторую часть вопроса, и дама понимающе

улыбнулась.

– Он своеобразный мужчина.

– Ах, вот оно что. А случалось ли ему путать людей? Знаете, принимать

одних за других?

– Сколько угодно. Меня, например, он зовет дикобразиком. Странно,

правда?

Глядя на ее невообразимый начес, я решил воздержаться от

комментариев и дождался возвращения профессора в одиночестве.

Я думал в одиночестве.

Правда в том, что рано или поздно я все равно бы оказался в том

жалком положении, в котором меня вынудили оказаться. Менее

стремительно, наверное. После смерти отца и бабушки я начал медленно

скатываться на самое дно. Видимо, я с самого рождения туда сползал, но

так явственно это проступило только в полном одиночестве. У меня ведь

не осталось судьей, ответственность за любой поступок и просчет

ложилась целиком на меня. Стимулирует. Некоторых сильных личностей

стимулирует на духовное развитие. А я забочусь только о том, чтобы

вовремя покупать сигареты.

Я никогда не работал, не ставил целей, способных добавить в мою жизнь

хоть чуточку смысла, я ни на что особенное не претендовал, постепенно

прожигая наследство и изначально лишив свое существование основного

стержня. В любом случае рано или поздно я бы оказался в квартире №44 –

46

в этом сценарии мне просто немного подсобили неизвестные силы. Они

ускорили мое разложение, и – черт побери! – я не кляну и не благодарю их

за это. С какой стати?

Стоит смириться – мое падение естественного происхождения. Не

насильственного, никто не подталкивал и не ставил подножки. И что хуже

всего, я самолично загубил в себе последние остатки невинности. С

раннего детства окружающие говорили, что меня ждет особенная жизнь.

Что я слишком красив и тонок, чтобы эта жизнь была легкой, но

обязательно найдутся благодетели, впечатленные моими достоинствами, и

они помогут мне. Естественно, я поверил в это. Почему нет? Вполне

симпатичная перспектива. Но мне забыли сказать, что пророчество

сработает только при условии моей праведности. Пару лет назад один

случайный встречный сказал, что я похож на ангела. Помню свою реакцию.

Сперва привычная ирония, затем что-то вроде тщеславия. Я осознал, что

внешне многим кажусь ангелом в мире быта и жестокости, и вспомнил, что

в детстве меня воспринимали точно так же. А в последнюю очередь понял,

что осталась только внешняя оболочка. Еще не обезображенная

внутренними наворотами, которыми я так щедро одариваю свою душеньку

с первого дня полноценного мышления, еще сохранившая красивую,

сейчас почти фантастическую невинность детства, еще живая и светлая

местами. Но пройдет, наверное, десятилетие, и все, что я накопил внутри,

а прекрасное и вечное там почти не задерживается, все это изъест мою

внешность и превратит меня в урода и с этой, такой показательной

стороны.

Мне однажды приснился сон. В шестнадцать лет. Я тогда мучился

поиском равноценной мне личности, которой хотел посвятить всего себя