Дима - ПОНЕДЕЛЬНИК

выкурил ночью последнюю сигарету, о тебе даже не вспомнив. Тебе очень больно? Я имею в

виду: ты меня не видишь, не слышишь, думаешь, все происходит случайно, а этот «ненарок»

не сглаживает ли разочарование, не упрощает ли боль? Больно принимать удар от кого-то

материального, а когда все попросту валится из рук – на это у тебя есть иммунитет? Жаль,

если да. Тогда все не имеет смысла, и я напрасно суечусь, закидывая твои сигареты за

холодильник и выдалбливая дырки в трубах отопления.

Потерянно кутаешься в одеяло. Тебе жаль себя (неосознанная такая, не уродившаяся

жалость) и потерянной энергии, ведь день только занялся, и силы еще понадобятся.

Безропотно мне подчиняясь, ты вдруг начинаешь распознавать что-то несвойственное

своему быту. Благодаря мне, ты прислушиваешься и отчетливо слышишь… Это странный,

непривычный звук. Будто кто-то мученически, глухо стонет за стенкой или собака скулит, но

чересчур механизировано.

С моей легкой подачи у тебя появляется нездоровое предположение. Возможно, в

соседней квартире болеет гигантская, разжиревшая матрешка . Она лежит в кровати на боку,

пририсованные короткие руки вытянуты по швам, голову облепил неизменный платочек.

Крикливо расписанная, но местами уже пооблупившаяся, матрешка вздыхает, и трещина у

нее на туловище одеревенело сходится и расходится, сходится и расходится. Буквально на

миллиметр.

Выходишь из дома и, как иголка, теряешься в снежном месиве. Куда идти, как идти?

Еще, конечно, не поздно вернуться, но дома так непригодно, волей-неволей прешь

диагональю туда – в белое, колючее. Тротуар и припаркованные машины слились, фонари,

словно из волосяных луковиц, – пробиваются, дорожные знаки, должно быть, уже не одному

прохожему голову срубили – так и свиристят. Метнулся из подворотни обезумевший

мусорный контейнер. И затих в сугробе.

Ты едешь на работу в троллейбусе. Кроме тебя, в салоне больше никого нет, все,

наверное, доверились радио и телевизорам. Ты стараешься разглядеть чужие дома сквозь

пургу, но окна не горят. Хотя нет – вон из-за шторок сверкнул абажур, и тебя почти тошнит

от этого видения. Тошнит от чужого счастья и уюта. Ты еле-еле добираешься до офисного

здания, в котором служишь курьером-переростком, и неприветливое начальство сообщает,

что на сегодня никаких заданий нет и точно не появится, добавив с горяча – сегодня чистое

6

безумие покидать насиженное место. Даже охранник ночевал здесь, пошла вторая смена, и

он, разбуженный, явно не рад тебя видеть. Бито. Ты снова на морозной улице.

Мучительно не хочется возвращаться домой. Ты вязнешь в сугробах тротуара, жмешься

к стенам отстраненных домов, из глаз что-то льется. Открываешь дверь первого попавшегося

кафе, которое на удачу работает, и, шмыгая носом, подходишь к барной стойке. Здесь тоже

все сонные: бармен и еще один посетитель.

- Чая, - говоришь ты.

- Доброе утро, - отвечает бармен.

- Здрасте, - подыгрываешь ты.

- Садитесь, сейчас принесу.

Ты выбираешь место около окна и втискиваешься в пластмассовое креслице, не сняв

пальто. Ты не будешь раздеваться, чтобы не утерять оставшееся тепло и опять не мучиться

судорогами. К счастью, батареи в кафе работают. Ты закрываешь глаза. Из-за нахлобученной

шапки, шарфа с уродливой изморозью в области носа и бесформенной, бесцветной одежды

другой посетитель не может определить твой пол. На секунду он отрывает глаза от газеты и,

не найдя достойного собеседника, лениво продолжает читать.

Бармен приносит чай в потрескавшейся, вокзальной чашке, – это дешевое заведение, – и

сует под блюдце счет, будто сразу хочет от тебя избавиться, мол, не задерживайся, не погань

вид. Ты безмолвствуешь. Ты не хочешь разговаривать.

- Может быть, соли? – спрашивает другой посетитель и добродушно, не двигаясь с места,

протягивает тебе солонку.

Между вами четыре столика.

Ты отрицательно качаешь головой, и другой посетитель отстает. Зачем тебе соль?

- Это ведь не портовый город, - решаешь про себя, думаешь, это уместное замечание.

Пьешь чай с химическим привкусом. Вспоминаешь о сигаретах, но на них денег уже не

хватит. У тебя нет друзей в этом городе, ты здесь недавно. Ты из городка поменьше, а через

месяц, наверное, переберешься в город еще больше. Ты никогда не решаешься сделать что-

нибудь не пунктирное, сразу перепрыгнуть через несколько остановок – в твоей жизни

стоянок даже больше, чем мест назначений. Во всех городах ты устраиваешься на фирмы

курьером и развозишь чужое дерьмо, которое разнится только весом и размером. Ты редко

задумываешься; внутренним движком, дающим частые сбои, тебе служат физические

ощущения. Самые примитивные ощущения: холод, вообще разные температуры, неуют.

Иногда ты начинаешь лучше соображать, если ударяешься током, но случается такое очень

редко, да и заряда надолго не хватает.

Ты. Именно ты. Речь идет именно о тебе, а не о персоне выдуманной, абстрактной. Как

поживает твой болевой порог? Я отлучился на некоторое время, но все идет, как надо: ты

медленно и верно продвигаешься к цели, пусть это и сопровождается пинками. Проблема в

том, что в и дение представителей моей профессии ограничено законами тургесценции, но

лично мне это нисколько не мешает, а твоим мнением на этот счет никто даже

интересоваться не станет. Слежка ведется с необычного ракурса – изнутри. Таким образом,

на протяжении всего процесса нашего взаимодействия твой пол и возраст остаются для меня

неизвестными величинами. Это принципиальный момент, и он совершенно оправдывает

циничность и даже жестокость методов, которую можно приписать нашему профсоюзу.

Изнутри мы также видим все, окружающее вас.

Твой возраст меня не волнует, да будь ты хоть ребенком; подопечный может быть и

женщиной, и мужчиной – это не играет никакой роли. Полагаю, что принципы тургесценции

были введены для сохранения абсолютной объективности восприятия. Но это никому не

известно, мы можем только догадываться, и к тому же законы тургоры (как и прочие) были

установлены так давно, что синоним им – вечность. Итак, видя тебя изнутри со всеми твоими

генетическими пожитками, я уже не могу делать скидок на женскую слабость или, скажем,

на детскую беззащитность – ответственность устанавливается согласно внутреннему

состоянию, а не вашим социально-этическим и, мимоходом замечу, примитивным

7

ценностям. Поэтому, когда умирает ребенок, заболевает раком женщина или лишается

конечности мужчина в расцвете сил, это не производит на нас подавляющего впечатления –