Дима - ПОНЕДЕЛЬНИК

все-таки удается спасти, хотя для этого вовсе не требовалось идти на жертвы. Часть бельевой

веревки упала по соседству с плитой, и какие-то жалкие в сравнении с былым сокровищем

пятьсот долларов таки уцелели. Ты собираешь их обоженными, надсадно пульсирующими

руками, кладешь на стол и только после этого выключаешь плиту. Осталось залить из

чайника тлеющее месиво. Клубы мерзкого дыма – не продохнуть, глаза щиплет.

Я не помешаю? Решил тебя навестить и, как погляжу, дела продвигаются. Честное слово,

мне очень нравятся волдыри на твоих ладонях, такие рельефные, белоснежные – хочешь,

вскроем? Не надо? Все равно они потом сами потекут, часом раньше, часов позже. Святой

отец, мне бы покаяться: аптечка, зеленка, йод, бинты – я забыл все это купить, и теперь

одному человеку придется туго. Ой, смотри, тот, что у основания большого пальца на правой

руке, треснул и разродился – хрустальная, прозрачная, малюсенькая капля, пробежала и

исчезла. Нет, не осуждай меня за жестокость. Давай-ка, лучше введу тебя в курс дела.

12

Твои мозги начали разжижаться. Не дрейфь, – я говорю образно. Ты дегенерируешь.

Легче? Такой риск обычно появляется, когда жизнь человека входит в наезженную колею.

Детство, школьные годы, частично период обучения в ВУЗе (если, конечно, это стряслось с

индивидом) постоянно наполнены открытиями, приятными и не очень сюрпризами –

молодые люди познают окружающий мир, адаптируются к нему, кто как может. А жизнь

взрослого, сложившегося человека больше похожа на жесткую схему, – реакции происходят

согласно полученному ранее опыту, и сознание, как правило, перестает развиваться. На него

действуют внешние раздражители, но гарантии, что человеческое сознание вновь

активизируется, уже нет. По сути, большинство зрелых людей внутренне бездействуют, – в

этом отношении со статистикой тургоры не поспоришь.

Думаю, предрасположенность к этой внутренней лености, опустошенности и

бездействию заложена в людях изначально, с самого рождения. Нас (а нас так же много, как

и вас) очень неохотно посвящали в таинства жизни и человеческого существования.

Изначально предполагается, что все «прелести» бытия мы познаем параллельно с вами, то

есть эмпирически. Можно, правда, делать информационные запросы, но ответ совершенно

не гарантирован, вышлют, не вышлют, соблаговолят ли, сочтут ли твой вопрос корректным,

логичным, своевременным и тому подобное, а вопросов день ото дня все больше, а ответы –

такая зыбкая будущность.

Но вернемся к делу. Подобные тебе перестают активно мыслить примерно после того,

как заканчивают школу, и знаешь, в чем проблема? Зачитываю из пособия: «В случае если

испытуемому по окончании среднего учебного заведения так и не удается распознать в себе

жизненный стержень, появляется риск частичной или полной блокировки сознания,

лишенного необходимой духовной подпитки». Мыслю значит существую – это не следствие,

а условие, и не надо отнекиваться – мол, думать я не перестаю ни на секунду. Чтобы по-

настоящему жить, необходимо обладать талантом, чтобы существовать – достаточно мелких

желаний, и, боюсь, пока это единственное, что не позволяет тебе полностью исчезнуть.

Ты спрашиваешь, почему я над тобой издеваюсь? Поверишь ли – даже не собирался.

Конечно, любую царапину и шишку, полученную тобой за всю жизнь, можно расценить как

мое жестокое обращение, но ведь это твои царапины и шишки. Просто так, ни за что,

внезапно они не возникают. Боль вообще никогда не бывает спонтанной. И ситуации,

послужившие ей причиной, сопровождающие ее, всегда закономерны. Любой член нашего

профсоюза подтвердит: боль не пришелица извне, только сам человек создает ее и

взращивает. Даже если причиной страданий послужили внешние обстоятельства или

посторонние люди, в конце концов, яблоко, брякнувшееся на голову, ответственность за

твою частную боль всегда лежит именно на тебе. А я? Я эту боль дозирую. Веду записи,

делаю прогнозы и сообщаю обо всех результатах наверх. Это односторонняя связь, нам

никогда не отвечают. Папки с вычислениями растворяются где-то на верхних уровнях.

До недавних пор я исправно выполнял свои обязанности, и, глядишь, получил бы какое-

нибудь поощрение за годы работы, засветился бы на доске почета среди коллег-ветеранов.

Но зачем мне это нужно? Я ведь прекрасно понимаю, что до сих пор не принес ни малейшей

научной пользы, и в первую очередь я не принес никакой пользы Тебе. Какой смысл в этих

наблюдениях, робких корректировках, отчетах, если нет развития? Меня, кстати, еще в

школе предупреждали, что работа с людьми – это чаще всего рутина, по-настоящему

интересные экземпляры попадаются крайне редко. Но ведь тут не выбирают.

На днях я копался в своих документах на кафедре и неожиданно обнаружил «семейный

фотоальбом», наш с тобой «фотоальбом». Мерзкое, надо заметить, зрелище. Все особенности

и самые яркие проявления твоей личности отображены с неумолимой четкостью. Здесь ты

бьешь собаку, потому что она раздражает тебя, старая и неповоротливая. Ты бьешь ее

ботинком в брюхо, а она лишь глухо скулит. Хорошая получилась фотография. Вот тоже

удачный снимок: тебе позвонил знакомый, у него серьезные проблемы, обращается за

помощью, потому что больше не к кому, а тебе лень, неохота, и ты выдумываешь какую-то

глупую отговорку, лишь бы не вылезать из своего панциря и не делиться ни с кем силами.

13

Вспомнишь ли ты, что изображено на этом фото? Ты идешь по улице, в только тебе

известном направлении и минуешь бездомного человека. Он похож на какой-то заскорузлый

знак препинания – полулежит на асфальте, жмется к стене дома и то ли спит, то ли умер. А

ты проходишь мимо, потому что до сих пор, хотя эта ситуация повторяется неоднократно, не

знаешь, как реагировать на серые тела посреди тротуара и что с ними делать. Много

фотографий, все хорошего качества, будто бы только вчера сделаны. Моя любимая? Вот она.

Ты. Конечно, ты. Сидишь и, забывшись, ковыряешься в носу. Обожаю.

Закрыв альбом, я понял, что больше так продолжаться не может. Я, честное слово, не

хочу смотреть, как ты ковыряешься в носу. Не из брезгливости – мы ее лишены – а из

обыкновенного протеста. Какой во мне тогда смысл, если я не могу напомнить тебе – своему

подопечному, – что ты человек? Пройдет пара десятков лет или даже меньше, и ты умрешь,

потому что такова закономерность, к тому все идет. Подобно многим членам нашего

профсоюза, я могу просто наблюдать за этим процессом – как ты медленно, даже не

подозревая о том, катишься под уклон; могу изредка давать тебе щелбаны, когда того