Дима - o f2ea2a4db566d77d

стыдно, когда Калашников улыбается по телевизору и все жмут ему руку, и на центральных

каналах показывают репортажи о международных оружейных сборищах-ярмарках, где

любая страна может закупить себе ракет и танков. Вы меня за это голосовать призываете? За

убийство в любом случае, кто бы не пришёл к власти? А я говорю, что всё это морально

устарело. Это всё продолжающиеся игры взрослых, которые помнят СССР, холодную войну

и тому подобное. И вы заражаете этим нас, прикрываясь великолепием Великой

Отечественной. Вы называете нас индифферентными, но, может быть, сами отказываетесь

признавать, что мир изменился. Я лучше уйду в виртуальную реальность, чем буду жить по

правилам реальности, где решением каких-то параноиков до сих пор существуют границы.

- Габи, какое вы неблагодарное создание, - с доброй улыбкой поразился Борис. – Вы

говорите, мир изменился, но отрекаетесь от старших поколений, которые этому

способствовали. Ради вас.

- Это не вы этому способствовали. И не ради нас. Внешний мир принципиально

меняется по велению науки и техники, внутренний – благодаря индивидуальному духовному

опыту. И природа над всем этим. Политика и экономика не меняют ничего, кроме самих

себя.

-

Вы невыносимы.

- Борис, если честно, мне всё это совершенно неинтересно. Ну есть же люди, которым

это интересно, пусть они этим и занимаются. Я сама от себя устала, от всех этих слов, не

хочу больше быть умной.

-

Забавная, а что же вам интересно?

- Ну… Эта дверь, например. Мы спускались по длинной лестнице, а внизу оказывается,

что дверь запирают с противоположной стороны… Значит, кто-то живёт в подвале? Кто-то

ведь должен отпирать её с той стороны? Это прекрасная дверь! И если вы заглянете в

отверстие, тогда увидите, что в следующем помещении горит свет, а некая лестница ведёт

ещё ниже… Это гораздо замечательнее всего того, что я сегодня вам наговорила, уж

простите мне словесное недержание.

-

Почему замечательнее?

-

Потому что здесь тайна.

В тот же момент сверху неожиданно раздался мужской голос, отчего Борис и Габи

невольно вздрогнули.

130

-

Эй, здесь нельзя находиться, - зло крикнул мужчина в спецодежде, перевешиваясь

через перила на пару пролётов выше. – Поднимайтесь!

-

Вот видите, - сказала Габи Борису, и её глаза весело загорелись. – Опасная тайна.

Василиса лениво разлепила глаза. Почувствовала запах земляного погреба. Не её погреб,

слишком просторный. Крышка откинута, а лестницы не видно. Сверху из избы – свет. У неё

сильно кружилась голова. Где Иван? Где она? Вспомнила, что так и не дождалась его на

остановке. Вспомнила, как возвращалась домой. Одна. Как раздалось странное шуршание.

Сразу. Всюду. Вокруг. И шёпот. Сзади. Детский голос: «Влезь ко мне в одно ухо, а в другое

вылезь». И потом, уже позже, после удара: «Спи глазок, спи другой… Спи глазок, спи

другой… Спи глазок, спи другой»… Василиса заорала от боли, елозя руками по холодному

дну погреба, осознавая сквозь дрёму снотворного, что у неё отрублены обе ноги.

Борис пытался протестовать, но Габи настояла на том, чтобы проводить его до коттеджа.

-

Это я должен вас провожать!

-

Но у нас же не свидание.

-

А как хотелось бы, - смеялся он. – Я ведь вас разгадал. Вы, Габи, романтик до мозга

костей.

- Думаю, и вы тоже, Боря. Хоть и притворяетесь скучным.

-

Но я и есть скучный. Либерал, семьянин, бизнесмен.

- Как бы ни так. Вы ещё и запросто путешествуете по иным пространствам. Это было

удивительно здорово! Целое поле щук, подумать только!

Подходили к нужному домику. Из леса в этот ночной час доносилось пьяное громогласное

пение: «Аааааа у тебяяяяя СПИД! И значит, мы умрёёёёёём!». Кто-то шептал молебное

сквозь паузы. Габи и Борис тихо смеялись, глубоко вдыхали запахи тёплого карельского

воздуха. Они шли по выложенной дорожке. До входа в коттедж оставалось не больше десяти

шагов.

И тут Бориса стремительно потащило вперёд, в сторону. Он рухнул на спину, влекомый

мощной силой, зацепившись за что-то ногой. Визжал остро по-женски. Через несколько

секунд неведомая сила дёрнула его прямо в воздух, и Борис повис вниз головой. Это

остановилось. Он висел под деревом на верёвке, как попавшее в ловушку животное.

- Борис! Господи! Скажите что-нибудь! – звала снизу испуганная Габи.

-

Уйди, - только и выдавил он.

-

Подождите! Потерпите, я сейчас! За помощью! Терпите, Борис!

«Ему кажется, что вся кровь из тела перетекла в голову»

«Он сейчас ненавидит только Габи»

Стучали часто, отдаляясь, каблуки. Из леса неслось ещё громче: «А у тебяяяяяяяяя

СПИИИИИД! У тебяяяяяяяя СПИИИИИД! Мы умрёёёёёёём!». Опять умоляющие шепотки.

Через полчаса Бориса сняли с дерева. Он попал в ловушку лассо. Как говорили

окружающие, для того, чтобы вздёрнуть его на верёвке вверх и закрепить эту ношу на

дереве, понадобилась, очевидно, сила по крайней мере двух взрослых мужчин. Но Борис мог

думать только об одном. Он нашёл глазами в собравшейся толпе Габи и, подобно

религиозному фанатику, различившему иноверца, закричал, тыча в неё дрожащим пальцем:

- Уйди! Уходи! Это ты! И на озере! И сейчас! Это ты сделала!

А из леса неподалёку неслось, но уже отдаляясь, стихая: «Хочешь слаааадких

апельсиииинов? Хочеееешь? Ильяяяяяя, хочешь?».

С этим в Анонниеми забрезжил новый день.

****

Послышался звук, страшный звук, вжиии, шиии разнеслось по всей округе, потом что-то

йокнуло в древнем механизме, всех оглушив, и пошёл нарастать гул – Одногород

131

закрывался, а, значит, Черновина подобралась слишком близко, значит, дозорные уже видели

её с высоты городской стены. Юуванйоки стояла у ворот два каменных блёка и всё это время

не издала ни звука, сжав кулаки под грудью так, что локти сдавили ей рёбра с двух сторон и

мешали дышать. А она и не дышала почти, с отчаянием всматриваясь в лес за чертой

Одногорода, куда на рассвете ушёл её любимый, так и не вернувшись.

Когда же вдруг грохнул взявшийся механизм, и ворота мамонтово поползли закрываться, а

сверху двинулась крыша, Юуванйоки глупо пискнула. Она сжала кулаки ещё сильнее, но

внизу живота у неё, наоборот, всё расслабло – хоть струйся по ногам вода, – но она бы даже

не заметила, как и не чувствовала сейчас воду, тёкшую по щекам. Одногород закрывался, а

любимый в лесу, а Черень ест всё на своём пути и больше не возвращает. Может,

Юуванйоки в раз обезумела? Она стала раскачиваться на месте и тихо завывать, будто

подпевала гудящему механизму ворот. Глазами же всё тыкалась в лес – где он, где ты, спеши