Admin - o 821465f126f17ac5

нашем маленьком уговоре; и хоумстидеры простили ему прошлые

грехи.

Он рассказал нам о небольшом, едва приметном и слабо охраняемом

складе на берегу реки Кочеко. Его владелец, Эдвард Кауффман, был

симпатизером и оказывал благотворительную помощь неисцеленным:

тайком переправлял им лекарства и медикаменты. Тэк шел вверх по

реке, борясь с мощным течением, и вышел точно к восточному крылу

клиники Кауффмана. Тем не менее, ему пришлось прятаться на

обратном пути, чтобы не попасться на глаза патрулю.

- Как ты узнал о клинике? – спросила я.

- Моя сестра, – коротко ответил Тэк. И хотя он не уточнял, я поняла: ей

делали какую-то операцию. Он не хотел, чтобы я знала об этом. Потом

до меня дошло.

- Такой же колкий, как гвоздь, – произнес Грэндпа, когда Вор закончил

свой рассказ. Вот, как он получил свое новое имя* и стал одним из нас.

*Тэк (англ. tack) – гвоздь

За пределами приемной больница выглядит так же, как и все прочие

больницы: непривлекательное унылое помещение, вычищенное до

блеска. Мне не нравится эта чрезмерная чистота. Я сразу гадаю над

тем, что же именно пытаются скрыть или оттереть.

Я иду, не поднимая головы, не торопясь, но и не мешкая. В коридорах

практически никого нет, и когда я прохожу мимо единственного

встретившегося мне на пути доктора, он всего лишь бросает взгляд в

мою сторону. Отлично. Здесь каждый занят своим делом.

Я делаю передышку, когда добираюсь до лифта: возле дверей стоит

паренек, переминаясь с ноги на ногу и поглядывая на часы – живое

воплощение нетерпеливости. У него на шее висит фотокамера, и

выглядит он так, словно не спал несколько недель. Представитель

прессы.

- Вы здесь из-за Джулиана Файнмэна? – это все, что мне требуется

спросить.

- Шестой этаж, верно? Женщина в приемной сказала мне, что

процедура проводится на шестом этаже. – Наверное, ему за тридцать,

но на кончике носа у него краснеет прыщ – огромный, как волдырь. Да

и сам он похож на прыщ – того и гляди лопнет.

Я вслед за парнем захожу в кабинку и, протянув руку, костяшками

пальцев стучу по кнопке.

- На шестом, – отвечаю я.

Мне было шестнадцать, когда я в первый раз убила человека. Прошло

почти два года с тех пор, как я сбежала в Дебри, и к тому времени

хоумстид сильно изменился. Кто-то покинул его, кто-то погиб,

появились новые обитатели. В мою первую зиму – четыре недели

сплошного снегопада, без охоты, без добычи – мы питались тем, что

осталось с лета: сушеными ломтиками мяса, а потом, когда и оно

кончилось – простым рисом. Но хуже голода был пронизывающий

холод. Особенно в те дни, когда снег так быстро и плотно покрывал

землю, что выходить наружу было попросту опасно. Тогда в хоумстиде

стоял жуткий запах немытых тел, и скука была настолько сильна, что

создавалось впечатление, будто она проникла тебе под кожу и зудит

там.

В ту зиму умерла Мари. Она так и не оправилась после второго

мертворожденного ребенка; еще до наступления зимы она часто

лежала, свернувшись на своей койке и сложив руки так же, как матери

баюкают младенцев. В ту зиму что-то хрупкое, наконец, сломалось

внутри нее. Проснувшись однажды утром, мы нашли ее повесившейся

на деревянной перекладине в столовой.

Снаружи все замело, и мы не могли похоронить ее. Целых два дня нам

пришлось жить под одной крышей с мертвецом.

Мы также потеряли Тайни, который как-то попытался выйти и

поохотиться. Мы убеждали его, что это бессмысленно и рискованно,

что в такую погоду ни один зверь носа из лесу не высунет. Но он с ума

сходил от необходимости сидеть в заточении, страдая от голода,

грызущего изнутри. Он так и не вернулся. Должно быть, заблудился в

лесу и замерз.

Так что в следующий год мы решили переселиться. Вообще-то, это

было решение Грэя, но мы все поддержали его. Брэм,

присоединившийся к нам тем же летом, рассказал про хоумстиды на

дальнем юге – дружественные земли, где мы могли бы найти укрытие.

В августе Грэй послал на разведку несколько человек, чтобы они

начертили пути на карте и отыскали лагеря. В сентябре мы начали

наш переход.

Стервятники напали на нас в Коннектикуте. Я слышала кое-какие

истории о них, но ничего конкретного: скорее, просто байки и мифы.

Как о монстрах, которыми меня в детстве пугала мама, чтобы я

хорошо себя вела. «Шшш. Тише, иначе ты разбудишь дракона».

Была глубокая ночь, и я спала, когда Сквиррэл, который был на

разведке, подал сигнал тревоги: два выстрела в темноту. Но было

поздно. В следующее мгновение послышались крики. Блу – уже

подросшая, красивая малышка с таким же заостренным подбородком,

как у меня – проснулась, ревя во всю глотку от испуга. Она не

выбралась из палатки, а сидела, вцепившись в спальный мешок,

отталкивая меня и повторяя «Нет, нет, нет!» снова и снова.

Когда я все же исхитрилась поднять ее, схватить на руки и выбежать

из палатки, я подумала, что наступил конец света. Я схватила нож, но

понятия не имела, что с ним делать. Однажды я освежевала тушку

какого-то животного, и тогда меня чуть не вырвало.

Гораздо позднее я выяснила, что их было лишь четверо, но на тот

момент мне казалось, что они повсюду. Это одна из их уловок: сеять

хаос, наводить панику. Случился пожар – две палатки моментально

вспыхнули, словно спичечные головки. Со всех сторон доносились

выстрелы и человеческие вопли.

Все, о чем я могла думать, было: «Бежать» . Я должна бежать. Я

должна увести Блу прочь отсюда. Но я не могла пошевелиться. Я

чувствовала, как холодная тяжесть страха приковала меня к месту; так

же, как и в детстве, когда я была маленькой девочкой и слышала

грузную поступь отца, спускавшегося по лестнице – топ, топ, топ –

его гнев, душащий нас, словно одеялом. Выглядывая из-за угла, видя,

как он пинает маму под ребра и в лицо, я была не в состоянии

заплакать, даже закричать. Годами я воображала, как в следующий

раз, когда он тронет меня или ее, я по самую рукоятку всажу ему нож в

грудную клетку. Я представляла, как кровь, пузырясь, вытекает из

раны; и каково это – чувствовать и знать, что он, как и я, состоит из

плоти и крови, костей и тканей, кожи – на которой так же могут

оставаться синяки.

Но каждый раз я столбенела, как опустевшая оболочка. Каждый раз я

терпела: красный взрыв боли от удара, отдающейся в глазах; хватки и

пощечины; грубые толчки в грудь.

- Давай, бежим! – кричал мне Тэк с противоположного конца лагеря. Я

ринулась к нему, не думая и не разбирая дороги, охваченная паникой,