Орехов Виталий - Демиургия

Когда наступила зима, я очень беспокоился, не будет ли Марлен холодно, и не простудится ли она. Во время учений я почти каждый день телеграфировал Анне, чтобы она позаботилась о том, чтобы Марлен было комфортно и тепло. К счастью, все обошлось. Я только, в декабре, кажется, простудился и нарочно пробыл вдали от Марлен лишнюю неделю, чтобы не заразить ее. Она, конечно, страшно ругалась потом, когда узнала, почему меня не было, но где-то сердцем понимала, что так было нужно. Уже тогда мы слышали. Начали мы слышать раньше, но в декабре мы грелись у камина и слышали. Я слышал, как мой ребенок говорил со мной. Ради этого стоит жить.

К январю учения участились, мне приходилось почти каждые три недели уезжать на позиции, покидая Марлен. Наш Бьюик был реквизирован и, в общем, Бог с ним, теперь у меня появился личный автомобиль с водителем-рядовым. Хорошим парнем, но слишком уж молчаливым, иногда было бы приятно, особенно во время долгих поездок завязать долгий разговор, а с Тором, как звали моего водителя, получалось обмолвится лишь парой-тройкой слов. И ладно. Я думал о Марлен.

К марту стало ясно, что войны не избежать, были отозваны посольства, на мирное разрешение ни у кого не оставалось надежды. Я часто читал в газетах лозунги квасного патриотизма, убеждающие, что завтрашняя победа — результат сегодняшних дел и прочий политиканский бред, мне было все равно, я надеялся только, чтобы Марлен не стала переживать. Иногда приходилось говорить с ней о предстоящей войне, хотя мне и совсем не хотелось этого, убеждать, что нет ничего страшного, потому что я старший лейтенант, я не солдат, что я буду в безопасности в бункере, даже если по нему будет вести огонь прямой наводкой «Большая Берта». Конечно, это было не так. Я врал Марлен. Но Вы не можете меня судить. Марлен верила и тогда она жалела солдат и грустнела, переживала и думала… Я не давал ей этого делать, мы шли гулять по весенней погоде. Странно, почему-то запомнилось, что всегда была необходимость уговаривать Марлен теплее одеться. Это было особенно трудно.

Летом я однажды спросил Марлен, знает ли она, что такое самосбывающийся прогноз. Она ответила, что нет, не знает. Хотя она сказала не так, она никогда не признавалась, что не знает чего-то, я должен был поверить ей: она знает, но объяснить, чтобы Марлен убедилась, что права. Я сказал, что правые победили на выборах в парламент в прошлый раз, потому что все знали, что правые победят. Потому что все газеты писали, что правые победят. Потому что правые побеждали уже в 4 раз и контролировали все газеты. Люди понимали, что у них нет выбора, и ставили галочку напротив названия правящей партии. Это и есть самосбывающийся прогноз. Я вынужден признать, что это отвратительный пример. Потом я вспомнил о нашей соседке в деревне, Кларе, но не стал о ней рассказывать, потому что Марлен все поняла. Потом я сказал, что война случится. Впервые в жизни, я увидел, как моя жена плачет.

Война началась в июле, когда Марлен тихо спала. Всю прошлую ночь она ворочалась под одеялом и не могла уснуть, я несколько раз бегал на кухню принести ей горячего молока, оно успокаивало ее. В ту ночь, когда войска перешли границу, Марлен спала тихо и нежно, как, должно быть, спят ангелы. Я не знаю этого, но если они и есть, то они спят так, как спала Марлен в ту ночь. Нарочный пришел в два, а в три.пятнадцать Тор уже стоял у подъезда к дому, когда я только решился разбудить Марлен. Я сказал ей, что это ненадолго, может быть, опять учения, что, может, уже через два дня мы вновь увидимся с ней, я ее обниму, как всегда, и все будет хорошо. Я ее обнял крепко, поцеловал, как в последний раз и уехал, оставив завещание Анне, сказав ей не говорить об этом Марлен даже под страхом смертной казни.

В сентябре я получил письмо, у нас с Марлен родилась девочка, нотариус сказал, что подождет с именем, военное время это позволяет, пока я не соглашусь с именем моей дочери. Я получил письмо от фельдфебеля, когда мы впервые шли на прорыв. Главное командование предприняло попытку атаки еще в августе, но она провалилась. В сентябре наш участок должен был стать плацдармом для прорыва. Но наши войска захлебнулись в контратаке армии соседней страны. Но в общем, это все мне было все равно. Я не думал о победе. Я думал о Виктории.

Мы проиграли. Я вернулся через тринадцать месяцев. Меня ждали Марлен и Виктория. Я победил.

Так бьется сердце

Она говорит, что ничего страшного, что операция прошла успешно, что сердце не задето. Только надо будет немного полежать в больнице. Она говорит, что через месяц я смогу ходить, а через два танцевать с ней. «Ты здорова?» «Да так, ерунда, пара царапин». Она говорит, что про машину, правда, придется пока забыть. Ездить она мне не даст…. «Виктория..» Я ее увижу, как только поправлюсь. Она сейчас у бабушки с дедушкой. Она думает, что мы уехали отдыхать. Она очень обиделась, что без нее. Надо будет привести ей подарок. А теперь мне надо поспать. «Устал спать»… «Будешь ты у меня капризничать… Спи». Она целует меня. Я засыпаю. Впервые за много времени я засыпаю сам, зная, что мне есть, зачем просыпаться.

…

Постепенно я открываю глаза. Марлен сидит рядом. Она все так же прекрасна, как в первый раз, когда я ее увидел. Она, кажется, давно не спала. На правой щеке я вижу шрам. Его раньше не было. Я поднимаю руку к ее лицу. Он берет мою руку. «Я с тобой, любимый, ты поправишься, я обещаю». Я верю ей….

…

Я просыпаюсь. Кто-то держит мою руку. Я знаю, кто это. Я узнаю эти руки из тысяч. Это Марлен, она жива. Она сидит рядом со мной. Я шевелю рукой, она отвечает. «Сестра!» Как я соскучился по ее голосу. Кажется, основная проблема разрешена. Кажется, мне есть, зачем жить. «Сестра! Кэролайн!!! Он проснулся!» Входит Кэролайн. Я слышу, они переговариваются. «Месяца 3–4. Что скажет доктор Фриц». «О, Господи!», «Нет, все хорошо…» Засыпаю… все хорошо…

…

Тьма потихоньку отступает. Новый день. Я теперь знаю, что в палате я не один. Я пока не очень разбираю речь, но тут еще два или три человека. Они переговариваются. Шутят. Смеются. Они же не могут смеяться, зная, что с моей женой что-то не так, ведь верно? Значит, она должна быть жива. Надо попытаться… «Марлен….» «Сестра!! Он лапочет чего-то!» Судя по акценту, они флемандцы. Значит, мы проехали полдороги от Ле-Шателье… «Марлен…» «Так, он жену зовет» Это Кэролайн. «Позови доктора, Франсин». Мне тревожно на сердце. Еще раз, последний, на больше сил не хватит. «Марлен…» «А…» – мужской голос, доктор. Я теряюсь… Нет, нужно знать, нужн…

…

Гудит вокруг. Гудит в голове. Гудит мотор. Дождь идет, бьет по окну. Бьет по стеклу. Лобовое стекло залито водой. Вдруг спереди я вижу что-то. Нет, это не дерево. Это… Почему я резко свернул… Это… Так больно в голове… Это что-то живое… Вижу. Кто-то лежит. Пьяница, конечно, он упал, он в грязи, лучшего камуфляжа в такую погоду и не придумать. Я не видел его. Его заметила Марлен. Я резко повернул. Потом удар. Я въехал прямо в дерево. Я помню каждый звук. Я помню крик Марлен, когда она увидела пьяницу. Помню шум дождя. Помню скрип колес, помню звук торможения о грязь. Он мягче. Помню каждую милисекунду разворота. Помню резкий удар. Звук тяжелый очень, он давит. Затем только звук треснувшего стекла. Очень-очень тонко. Кажется, я могу даже вспомнить и разделить звук трещания, когда стекло медленно сжимается и как лопается на тысячи осколков. Потом звуков нет. Только тьма.