Фест - Адольф Гитлер (Том 1)

Глава IV

Бегство в Мюнхен

Я стремился туда, в великий рейх, страну моих снов и моей страстной мечты!

Адольф Гитлер

Мюнхен или Берлин? – Опять одиночество. – Школа страха. – Причина бегства. – Новонайденные воинские документы. – Арест Гитлера. – Письмо магистрату города Линца. – Негоден к строевой. – Предчувствия. – Благодарность эпохе. – Просьба принять добровольцем.

24 мая 1913 года Гитлер покинул Вену и перебрался в Мюнхен. Ему уже исполнилось двадцать четыре года, и он, меланхолический молодой человек, равно с надеждой и горечью взирал на не понимавший его мира Разочарования минувших лет ещё более усугубили в его характере склонность к мечтаниям и замкнутости. Вену он покидал, не оставляя в ней друзей. В соответствии с его тяготевшим к ирреальности темпераментом, Гитлера влекло скорее к общению с каким-нибудь персонажем из недосягаемого мира: Рихардом Вагнером, бароном фон Шенерером, Люгером. «Костяк личных взглядов», сложившийся у него под «напором судьбы», состоял из нескольких неосознанных чувств категорического неприятия, находивших время от времени, после периодов их смутного брожения и вызревания, выход в бурных приступах; как он позднее заметит, Вену он покинул «абсолютным антисемитом, смертным врагом всего марксистского мировоззрения, пангерманцем».[160 - Из показаний Гитлера 24 февраля 1924 года на процессе в мюнхенском народном суде, см.: Boepple E. AdolfHitlers Reden, S. 96; Hitler A. Mein Kampf, S. 137.]

Конечно, этому определению, как и всем его высказываниям, касающимся его биографии, явно присуще желание показать, что он уже с ранних лет отличался категоричностью оценок, а именно это желание и руководило им, когда он писал «Майн кампф». Однако, уже само обстоятельство, что перебрался он всё же в Мюнхен, а не в Берлин – столицу рейха, служит скорее недвусмысленным доказательством того, что в его естестве весьма долго преобладала аполитичность, или, скажем так, художественно-романтические мотивы главенствовали над политическими. А Мюнхен перед первой мировой войной имел славу города муз, приветливого, чувственно-гуманного центра искусства и науки, и «образ жизни художника» признавался тут самым что ни на есть законным: Мюнхен светился, как гласит одно незабываемое определение[161 - Mann Th. GW. Bd. 9, S. 176.В эссе «Мюнхен – культурный центр» при сравнении Мюнхена и Берлина говорится: «Здесь ты – в искусстве, там – в политике и экономике; см.: Mann Th. GW. Bd. II, S. 396.]. Такое обычно подчёркивавшееся и явно рекламировавшееся своеобразие этого города охотно обосновывалось как раз его противоположностью громыхающе-современному, вавилонообразному Берлину, где социальное одерживало верх над эстетическим, идеологическое – над культурно-бюргерским, короче говоря, политика главенствовала над искусством. Тот довод, что Мюнхен находился намного ближе к Вене и сюда доносились испарения австрийской столицы, и это, мол, и определило выбор Гитлера, как раз и подтверждает то, что тот пытался опровергнуть: он руководствовался мотивами самого что ни на есть общего жизнеощущения, а отнюдь не побуждениями делового характера, мотивами доносившихся испарений, т. е. культурной сферой, – именно они заставили его выбрать Мюнхен и отказаться от Берлина, если вообще шла речь о каком-то сознательном выборе. В «Имперском справочнике германского общества» за 1931 год он укажет, что переселился в Мюнхен, дабы «найти более широкое поле для своей политической деятельности», но ведь, имей он такое желание, условия для этого в столице рейха были куда более широкими.

Внутренняя инерция и отсутствие контактов, определявшие его жизнь в Вене, характерны и для его пребывания в Мюнхене – порой кажется, что всю свою молодость он прожил в огромном пустом пространстве. Совершенно очевидно, что он не вступал в какие-либо контакты с партиями или политическими группами, да и в смысле идеологии он был одинок. Даже в этом интеллектуально столь беспокойном городе с его аурой, связывавшей людей друг с другом, где любая навязчивая идея являлась свидетельством оригинальности, он так и остался в одиночестве. И это при том, что идейный арсенал «фелькише», даже в самых эксцентричных его вариантах, находил в этом городе своих сторонников, равно как и антисемитизм, особенно распространённый среди мелкой буржуазии с её предощущением экономической угрозы; и в то же время тут попадались самые разнообразные радикальные учения левого толка – правда, все это смягчалось климатом Мюнхена и получало компанейский, риторический и соседский вид. В мюнхенском пригороде Швабинг собирались анархисты, дети богемы, утописты, стремящиеся улучшить мир, художники и витийствующие апостолы новых ценностей. Бедные юные гении мечтали об элитарном обновлении мира, об избавлениях, кровавых зарницах, очистительных катастрофах и варварских процедурах по омоложению дегенерировавшего человечества. Центральной фигурой одного из значительнейших кружков, образовывавшихся нередко за столиками кафе вокруг лиц или идей, был поэт Стефан Георге, собравший вокруг себя кучку талантливейших учеников. Они подражали ему не только в его презрении к нормам буржуазной морали, в восславлении молодости, инстинкта, сверхчеловека и в строгости художественного изображения жизненного идеала, но и во всём своём поведении, вплоть до стилизации выражения лица. Один из его апостолов, некий Альфред Шулер, открыл заново для немцев позабытую свастику, в то время как Людвиг Клагес, тоже одно время бывший с ним рядом, пришёл к такому разоблачительному выводу: «Дух – антагонист души»[162 - Хотя это произведение и вышло только в конце 20-х годов, но его название, ставшее вскоре девизом, точно передаёт те «мюнхенские» настроения начала века.]. Примерно в то же время Освальд Шпенглер занялся выявлением скрытых от глаз настроений распада и апелляцией к образам цезарей, которые призывались, дабы в очередной раз отвести неизбежную гибель западной цивилизации. В Швабинге, на Зигфридштрассе, жил Ленин, и всего в паре кварталов оттуда, в доме № 34 по Шляйсхаймерштрассе, снял теперь комнату у портного Поппа Адольф Гитлер.

Как интеллектуальное беспокойство, так и переломное настроение времени в искусстве, ощущавшееся в Мюнхене столь же заметно, как и в Вене, прошли мимо Гитлера незамеченными. Имена Василия Кандинского, Франца Марка или Пауля Клее, тоже живших по соседству в Швабинге и открывших новые измерения в живописи, ничего не говорили ни его уму, ни сердцу начинающего художника. На протяжении всех этих месяцев пребывания в Мюнхене он остаётся скромным копировальщиком почтовых открыток со своими видениями, кошмарами и страхами, неспособным, однако, перевести их на язык искусства. А та педантичная тщательность кисти, с которой он превращал свой населённый призраками комплексов и агрессивности внутренний мир в рейнские идиллии, свидетельствовала о его тайной тяге к неприкосновенности и идеализируемой красоте.