Свободин А.П. - В мире актеров

Она произнесла эти слова заплакав. В ней не было и тени привычного в этой роли романтического придыхания, и оттого верилось – это Нина станет актрисой. Ее художественное чувство росло в скитаниях, душевных муках, житейских невзгодах.

"Чайка" в Художественном...

Думаю о той, что играет сегодня Нину, эту мало кому удававшуюся, словно заговоренную роль русского театра.

Когда же она стала актрисой?

Момент этот трудно уловить тут рынок души, его невозможно зафиксировать. Вот вроде бы и не актриса еще. Снимается, ряда не портит, красива, но нет. Еще нет!

Это потом, после того, когда уже – да, вспомнишь в ее ролях какие-то эпизоды, сцены – ах, вот оказывается откуда все началось!

Но тут случай особый. Правда, каждый случай особый и нет двух одинаковых судеб, но тут словно для романса.

...I946 год. Сижу в тесном зальчике Дома журналиста, что в Москве на Гоголевском бульваре. Атмосфера загадочная. Ее создает крупный человек на маленькой эстраде. Огромные поразительно подвижные руки. Пальцы танцуют. Поет странную песенку, привез из другой жизни, точно с луны. Изящная вещица, бонбоньерка, а трогает и манит куда-то. А в зале все больше прошедшие сквозь четырехлетние фронты.

"Я маленькая балерина, всегда мила, всегда нема. И скажет больше пантомима, чем я сама!.."

Руки его взмывают и расходятся, плавно опадая быстро и мелко пляшущими пальцами. Они изображают танец и ту, что танцует, ее пачки.

Александр Вертинский, вернувшийся на родину.

– Вы помните жест вашего отца? Он повлиял на вас?

– Да, конечно, помню его руки. В его ладони умещалась моя голова... И не только руки, он был театром, любил играть дома сказки для нас с сестрой... Мне кажется, на эстраде и на экране он заботился об изысканной точеной форме. Не знаю, от него ли, но теперь я сознательно думаю о форме, о линии роли, ее рисунка, стиле...

Вот ведь как бывает. Знают ее давно. Ее прелестное бледное лицо, влажно блестящие глаза, словно за их внешней прозрачной оболочкой отполированный темный камень, ее гибкую ломкую фигуру. Юность, красота, надежда – вот что потянуло зрителей к этой неземной девочке, когда в свои пятнадцать лет порхнула по экранам ее Ассоль в гриновских "Алых парусах".

Ее первый кинематографический бал!

И была в ней утонченность, изысканность. Может быть, – породистость, мы отчего-то стесняемся этого старинного слова.

Знала ли она сама об этом? Вряд ли... Первый бал, ритм экранного вальса.

Новый тур. Гуттиэре в "Человеке-амфибия". Небесная любовь подводного сказочного мальчика. Фильмом восхищались, возмущались, критики именовали его "пресловутым", зрители выстаивали в длинных очередях за билетами. По тем временам он сделал рекордные сборы, и, очевидно, обладал секретом безошибочного массового успеха.

С нею рядом играл выдающийся русский актер Николай Симонов, она с тайным испугом присматривалась к нему.

Бал продолжался, но внезапно сменялась мелодия. Началась

тема Гамлета, мощные аккорды Шостаковича. Выдающийся наш режиссер Григорий Козинцев пригласил ее на роль Офелии в экранизации шекспировской трагедия. Ей минуло семнадцать лет, она училась в щукинском училище, что при Вахтанговском театре, но как играть Офелию – решительно не знала.

– У Козинцева было цельное видение фильма и места в нем Офелии, он требовал от меня замутненного взора средневековых мадонн, советовал ходить в Эрмитаж, а я смотрела в зеркало и не находила у себя замутненного взора и считала себя полной бездарью...

Бал кончился. Начались артистические будни. Требовалось найти характер в предложенной стилистике фильма. Того, чем наделила природа, впервые оказал ось недостаточно. Тогда Иннокентий Смоктуновский стал добрым принцем и на съемочной площадке. Ему было важно, кто вокруг его Гамлета, и он репетировал с нею отдельно, дотошно, и к репетициям Козинцева она приготовлялась.

– Козинцев замечательно нашел внешний облик моей Офелии, я стала понимать значение скульптурности, графики роли...

Она говорит мне это, а я вновь вспоминаю концерт 46-го года.

...Потом Вертинский запел "В бананово-лимонном Сингапуре, в бурю, когда ревет и стонет океан", и руки его стали попеременно вздыматься, точно накатывающиеся на берег волны... А через несколько лет он возник в облике кардинала из фильма "Заговор обреченных". Благородная лиса, иезуит, аристократ до кончиков пальцев. Маленький артистический шедевр.

– "Мне было двенадцать лет; когда он умер. Мы с сестрой слушали его из-за кулис, он нас завораживал. Когда он пел песенку о нас "доченьки, доченьки, доченьки мои...", мы наливались слезами. Он был артистической личностью, которой нельзя было не заразиться, ведь род его идет еще от Гоголей-Яновских".

А потом была "Война и мир". Лиз Волконская на удивление многим не затерялась в огромной толпе персонажей, и, когда я думаю о тех исполнителях, кому в этом густонаселенном фильме, где заняты сотни актеров, удалось "совпасть" с человеком из вечной книги, я причисляю к ним и ее.

Печальные глаза "маленькой княгини", укоряюще детский вопрос во взгляде, крупные капли пота на чистом детском лбу, меченном знаком ранней смерти.

– В работе над "маленькой княгиней" я впервые стала думать о характере. Бондарчук любит воспевать актера на съемке, это очень помогает...

Так стала возникать тема страдания ее хрупких и не слишком приспособленных к жизни, не слишком стойких юных женщин, нуждавшихся в участии и поддержке.

Театр "Современник", куда пришла она после театральной школы, предоставил ее обширное поле для накопления опыта, но концентрировать на ней внимание не стал. Она оказалась из тех трудных актрис, до истинного направления которых нужно докапываться. Естественность, раскованность, счастливое "могу" приходят к ним не как результат усилий окружающих, а как следствие доводящей до отчаяния их внутренней борьбы с противником изворотливым и упорным – с самой собой.

Она играла все – и "девушку в толпе", и олеографически прекрасную героиню в декоративном спектакле "Мастера", и Викторию в "Провинциальных анекдотах" Вампилова, и теневую героиню Ирину в спектакле "С любимыми не расставайтесь" Володина, и Катю "женщину с ребенком" в "Эшелоне" Рощина.

– И еще был этот ужасный ввод в "Вишневый сад", а я стремилась к Чехову, вынашивала роль Раневской!

Ее хвалили или похваливали. Она привыкла к полууспехам, вернее сказать, привыкла терпеливо сносить их, научилась тому мучительному умению терпеть, о котором говорит чеховская Нина. Кстати, и ее она сыграла в последнем непонятном и непонятом спектакле Ефремова в "Современнике". Вряд ли могла она тогда предположить, что и ей и режиссеру придется ждать долгих десять лет, пока их новая "Чайка", уже на новой мхатовской сцене завоюет место под театральным солнцем!