Кузнецова, Федоровна - АЯУАСКА, ВОЛШЕБНАЯ ЛИАНА ДЖУНГЛЕЙ : ДЖАТАКА О ЗОЛОТОМ КУВШИНЕ В РЕКЕ

и от самого растения. Чувствовалось, что никакого смысла в этих видениях

она тогда не увидела, не видит его и сейчас. И что моя завтрашняя

церемония – затея, мягко говоря, не совсем разумная, но раз уж мне так

хочется, то отговаривать она меня не станет.

Когда смотритель закончил свой достоверный рассказ очевидца, разговор

иссяк, и мы продолжали сидеть в черной тишине, в которую местами

вкраплялся тусклый свет высоких уличных фонарей. Но опять просидели в

тишине недолго. Вскоре около нас притормозил проходящий мимо мужчина

средних лет – его интересовало, сколько в этой гостинице-оспедахе стоит

комната, а то в другом оспедахе, где он остановился, ему не понравилось.

Потому что мыло там не дают. Как же без мыла-то... непорядок. Смотритель

сказал, сколько стоит. А потом, как водится в сельве, завязался разговор на

бытовые темы.

- А что Вы тут делаете? – традиционно спросил меня вновь прибывший. –

Да еще и одна?

- Аяуаску пью, - флегматично ответила я, окончательно сморенная жарой.

И тут случилось неожиданное. С мужчиной на моих глазах произошла такая

метаморфоза, что и никакому бы Овидию и не приснилась. Он – мужчина, то

есть – почему-то так обрадовался услышанному, что плечи его мгновенно

расправились, и он стал даже вроде бы немного выше ростом. Глаза его

вспыхнули, словно мои слова про аяуаску напомнили о чем-то близком его

сердцу и родном. Мы со смотрителем были заинтригованы и собирались, в

свою очередь, спросить: а в чем, собственно, дело? Но мужчина и так прочел

изобразившийся на наших лицах вопрос, и не стал томить нас понапрасну.

- Когда мне было 17 лет, – сказал он, - мы вместе с дядей возили по реке в

Колумбию на продажу шкурки ящериц (piel de lagartijas). -- Но однажды у

нас с продажами не сложилось -- нас подвел покупатель, и мы надолго

застряли в небольшой деревушке в сельве.

Этот рассказ за сегодняшний день был уже третий и, скорее всего,

последний. Я изготовилась внимательно слушать.

В той деревне, где им пришлось остановиться, жил шаман, стал он

рассказывать, и так получилось, что он зазвал юношу на прием аяуаски.

- Ну, я и пошел – сказал он как о чем-то неизбежном.

- И что было дальше? – во мне, несмотря на тормозящее действие жары,

пробудился интерес.

- А дальше было здорово. Потому что, когда принимаешь аяуаску, можешь

увидеть все, что ни попросишь. Попросишь, например, родителей своих

увидеть – сразу их и видишь. Но я тогда был влюблен, и понятное дело,

больше всего хотел видеть не родителей, а любимую девушку.

- И получалось?

- Еще как! Я же говорю: что ни попросишь, те видения и появляются.

Можешь видеть все!

Слово «все» у него вышло как-то так решительно, что в воздухе ненадолго

повисла драматическая пауза.

- И Вы это «все» так и успели за этот один-единственный визит к шаману

увидеть? – после отзвеневшей паузы, не удержавшись, спросила я.

- Что Вы... нет, конечно... я с шаманом принимал аяуаску двенадцать раз. Все

время, пока мы находились в деревушке – а были мы там больше месяца - я

ходил по ночам к шаману. Место, где он жил, было пустынное, тихое... как

раз подходящее для аяуаски... и икарос он всегда мне пел. Ведь Вы,

наверное, знаете, что без икарос настоящей церемонии в перуанской

Амазонке не бывает.

Видно было, что он был рад этой неожиданной возможности вытащить

воспоминания из дальних подвалов своей памяти и поделиться ими с

заинтересованной аудиторией.

- Вскоре эти песни я тоже узнал.

- Узнали? Это как? – удивилась я.

Тут мужчина слегка вздрогнул и резко поднес палец к левому уху, словно

неожиданно что-то в нем услышал, а потом стал молча прислушиваться к

чему-то внутри себя. К чему бы? – подумала я. – неужели к песням-икарос?

Но, кроме краткого всплеска мелодии, резко прозвучавшего у него в голове -

отчего он и поднес палец к уху – ничего больше не последовало. После

недолгой паузы он печально ответил:

- Аяуаска сама и научила. Когда она учит, ее песни внутри себя слышишь.

Многим песням она меня научила... да вот сейчас даже и названий их не

вспомню...

До этого он все время смотрел мне прямо в глаза, но теперь его взгляд

рассредоточился, словно затерявшись в каких-то внутренних коридорах

памяти. Может быть, там и затерялись его песни? Но, видно, то, что он

искал, ему опять найти не удалось, и у него около губ вдруг обозначились

легкие бороздки печали. Неужели из-за забытых песен? Или из-за

закрывшихся и потерянных дорог?

Он снова замолчал, в этот раз надолго, видимо, вглядываясь в то далекое

время, когда все ему было по плечу, и когда его мир был полон радости и

надежд. Мы молча ждали продолжения. Он чуть заметно покивал самому

себе головой, словно в ответ на какие-то свои мысли, вздохнул, потом слегка

развел руками и сказал:

- Но она может научить не только этому. Как, например, завоевать девушку,

или как лечить болезни – все это она тоже может рассказать. Но однажды... -

тут он на мгновение остановился и с тихим торжеством посмотрел сначала

на меня, потом на смотрителя - однажды я саму аяуаску увидел!

Поворот у его рассказа был настолько неожиданный, что мы со смотрителем

просто опешили. Рассказчик снова посмотрел на нас и с удовлетворением

отметил, что полученный эффект явно произошел все ожидания. Еще бы.

Одно дело рассказ Вилсона, из которого я узнала, что, оказывается, можно

встретиться с духом растения – так это как бы теория была, а тут опыт –

личный и живой!

- Она была вот такая маленькая, - он огляделся вокруг и увидел девочку лет

четырех-пяти. Показал на нее. – Да, вот такого росточка она и была. А

дальше он совершенно неожиданно добавил: - И очень волосатая.

Вот тебе на... наверное, я ослышалась. Для верности я переспросила:

– Peluda? Como..? De verdad? Как волосатая? Действительно?

- Да, да, - он энергично закивал головой. – Волосатая... волосы повсюду – на

руках, на ногах... такие густые, черные... Так вот, когда она меня увидела,

стала руками махать, мол, давай, иди сюда, иди скорее ко мне! Я и пошел...

да... а потом она и песням стала меня учить.

Было вот что удивительно: за столько лет его впечатления нисколько не

потускнели, и он был так ими захвачен, что его воодушевление передавалось

и нам. Казалось, давний аяуасковый опыт вновь оживал перед

незамутнившимся зеркалом его памяти. Я даже приподнялась в кресле,

чтобы лучше разглядеть лицо и глаза рассказчика, но он замолчал, видно,

опять занырнув в свое далекое прошлое. Его рассказ поступал к нам

порциями, видно, в полном соответствии с накатывающими на него волнами