Агафонов Николай - Иоанн Дамаскин

Юстиниан вынул белый носовой платок и выбросил его со своей кафизмы на арену. Тут же ворота в промежутке между трибунами распахнулись, и оттуда под рев зрителей вылетели четыре колесницы, притом в каждую была запряжена четверка лошадей. Сбавляя немного скорость лишь на поворотах, колесницы понеслись вдоль края арены. Шум трибун нарастал, и Иоанн, к своему удивлению, расслышал среди этого гвалта слова молитв к Святой Троице, ко Христу, к Богородице и к различным святым.

На середине арены стояла высокая золотая подставка, на которой Иоанн разглядел семь больших страусовых яиц. Феофан пояснил, что в каждом забеге участвует по четыре колесницы, выбранные по жребию, которые должны проскакать восемь кругов. По окончании очередного круга одно яйцо убирают, так что число кругов хорошо видно и колесничим, и зрителям. После каждого забега префект города, одетый в праздничную тогу, вручал победителю корону и пальмовую ветвь. После четырех забегов наступил перерыв. Расторопные слуги стали разносить народу бесплатное угощение от императора: хлеб, пироги, овощи и рыбу. Сам василевс после раздачи даров удалился обедать вместе со знатными сановниками. А на арену развлекать зрителей вышли мимы, акробаты, фокусники и танцоры. После перерыва Юстиниан вернулся в свою кафизму, и ристания возобновились. На втором заезде неожиданно столкнулись две колесницы, что привело зрителей в немалый восторг. Но когда на последнем заезде одна колесница перевернулась на повороте и вылетевшего из нее возницу переехала следовавшая за ней колесница, толпа буквально взревела от восторга. А Иоанн, исполнившись жалости к несчастным колесничим, дал себе слово, что больше никогда не пойдет ни на какие публичные зрелища. Он потупил взор и стал молиться. Феофан, увлеченный состязанием, не замечал состояния своего друга и продолжал возбужденно кричать, умоляя святых апостолов даровать победу колеснице, за которую он болел.

При таком шуме было трудно сосредоточиться, и все же Иоанну удалось воздвигнуть стену молитвы между собой и бушующим морем человеческих страстей. Вдруг он почувствовал, что на него кто-то пристально смотрит, и оглянулся. Взгляд Иоаннa встретился со взглядом автократора всех ромеев Юстиниана.

Когда после ристаний Иоанн и Феофан выходили с ипподрома, дорогу им преградил протоспафарий [31] [31] Протоспафарий – начальник личной императорской гвардии. Стефан Русия.

— Приветствую тебя, благородный Феофан, сын Протасия. Позволь мне узнать имя твоего юного спутника.

— Мир и тебе, достойнейший Феофан. Мой спутник — гость нашего дома Иоанн, сын великого логофета Дамаска Сергия из знатного рода Мансуров. И прибыл он к нам, чтобы добиться чести быть услышанным божественным василевсом в очень важном для всех христиан деле.

— Мне приказано доставить сего юношу во дворец, — сказал протоспафарий и, видя ясно обозначившееся недоумение и замешательство на лице Феофана, поспешил его заверить: — Не беспокойся за своего гостя, ему ничто не угрожает, но вполне вероятно, что он уже сегодня встретится с василевсом.

Василевс Юстиниан, облаченный в легкую шелковую тунику, сидел посреди просторной дворцовой террасы. Жара, начавшаяся с самого утра и длившаяся весь день, закончилась душным вечером. Но здесь, на террасе, легкий морской бриз развеял липкую духоту вечера и принес долгожданное облегчение. За богослужением в храме, затем на трапезе и на ипподроме Юстиниана, пребывающего в тяжелых царских облачениях, не покидало ощущение, которое, должно быть, испытывает черепаха в своем панцире. Где-то там, в глубине, под несколькими слоями шелка и парчи изнывает разгоряченное тело, по которому бегут струйки пота, иногда вызывая нестерпимый зуд. Мучайся и терпи, василевс — пленник своего собственного царственного величия! После такого официального дня, подобного сегодняшнему, Юстиниан спешил принять прохладную ванну, настоянную на лепестках роз, и выйти посидеть на террасу, наслаждаясь прохладой вечера. В такие часы покоя никто не смел тревожить его. Под монотонные звуки морского прибоя, глядя в бездонное южное небо, Юстиниан предавался воспоминаниям.

«У василевса не может быть друзей, только преданные слуги или враги» — так сказал ему отец, лежа на смертном одре. Войдя в спальню в последний раз, попрощаться с отцом, Юстиниан не узнал его. Неизвестная болезнь за несколько дней превратила цветущего тридцатидвухлетнего мужчину в изможденного старика. В его потухшем взгляде ясно читалась отрешенность от всего земного. Но когда он заговорил, Юстиниан снова увидел, как в глазах отца сверкнул властный огонек повелителя империи.

— Запомни, сын мой, власть василевса — это тяжелый крест, а с креста не сходят, с него снимают. Тебе сейчас только шестнадцать, но пусть тебе послужит утешением то, что и я, твой отец, принял царствование в шестнадцать лет. Царская власть в один день способна превратить отрока в мужа. Заговорщики, убившие моего отца, этого не понимали, а когда поняли, было поздно. Я всех их настиг и жестоко покарал. И вот что еще запомни, сын мой: перед василевсом должны преклоняться все без исключения. Сам же василевс должен поклоняться только Богу и подражать Христу. Во Христе две воли: Божественная и человеческая. Но — человеческая воля Христа полностью покорилась Его Божественной воле. У василевса есть тоже две воли: человеческая и царская. Человеческая воля, вопреки пользе государства, может захотеть проявить жалость и милосердие, царская же никогда не должна этого делать. Для нее существует только одно оправдание всех деяний — благо государства. Один раз человеческая воля Христа заявила о себе в Гефсиманском саду: «Да минует Меня чаша сия». Представь себе, сын мой, что было бы, если бы она возобладала. Спасение рода человеческого не совершилось бы.

Отец замолчал, и было видно, что слова дались ему с трудом, затем продолжил:

— И еще запомни, сын мой, древние говорили: хочешь мира — готовься к войне. Потому всегда готовься к войне. Хотя я и подписал с сарацинами мирный договор, но пусть тебя это не успокаивает. Соблюдается этот договор не потому, что он написан на бумаге, а потому, что у сарацин нет сил для войны. Как только эти силы появятся, ты снова увидишь их под стенами Константинополя. Не жди, сын мой, окончания срока этого договора, но как только почувствуешь их слабость, сразу же наноси удар первым, победителей не судят. Все, мне пора. Хочу побыть с Богом наедине в свои последние минуты жизни. А ты иди, тебя ждет трон василевса. Да ниспошлет тебе Господь мудрость и силу!

Но когда Юстиниан, поцеловав руку отца, направился к выходу, тот снова окликнул его: