Макс Лукадо - Шесть часов одной пятницы

мозга, приводящее к полному параличу.

52

не было детей. Даже сейчас, когда я пишу об этом, я вижу его загорелое лицо, мокрые волосы, веселую улыбку и ясные глаза. Его глаза внушали доверие, они были честными. Даже если бы папа не

сказал мне ни слова я бы все понял глядя в его глаза. "Прыгай. Все хорошо". И я прыгнул.

Через двадцать три года загар сошел, волосы поредели, и лицо покрылось морщинами. Но глаза

остались прежними. Они были смелые и говорили они все о том же. Я знал, что хочет сказать отец.

Каким-то образом он почувствовал, что я боюсь. Каким-то образом он заметил, что я "дрожу", вглядываясь в пустоту. И вот он, умирающий, ободрял и утешал меня, живущего.

Я прижался своей щекой к впалой щеке отца. Мои слезы падали на его горячее лицо. Я нежно

сказал то, что хотел сказать он, но не мог. "Все в порядке, — прошептал я, — все будет хорошо".

Когда я поднял голову, его глаза были уже закрыты. Я никогда больше не видел их открытыми.

Он покинул меня, но в моей памяти остался его последний, прощальный взгляд. Хорошая весть от

капитана перед тем, как он выйдет в открытое море. Последнее наставление отца сыну: "Все хорошо".

Наверное такой же взгляд увидел взволнованный, растревоженный солдат, наблюдавший за тем, что происходило в течение этих шести часов.

Ему было нелегко. Он находился на этой горе с обеда.

Он привык к смерти. Сотник многое повидал на своем веку. Со временем он стал равнодушен к

воплям тех, кого распинают. Он овладел искусством делать свое сердце каменным и глухим к чужим

страданиям. Но это распятие вымотало его.

День начался, как сотни других — ужасно. Одно то, что он находился в Иудее, было уже плохо, но

настоящим адом было провести жаркий полдень на каменистом склоне, надзирая за казнью

каторжников и разбойников. Половина толпы насмехается, половина плачет. Солдаты ворчат.

Священники раздают указания. Неблагодарная работа в чужой стране. Он хотел, чтобы этот день

закончился, не успев начаться.

Сотнику было любопытно, почему к этому мужественному крестьянину столько внимания. Он

улыбнулся, увидев надпись на табличке, прибиваемой ко кресту: на царя осужденный был похож

меньше всего. Его лицо было помято и в кровоподтеках, Он сутулился и смотрел вниз. "Какой-то

безобидный провинциал", — подумал сотник. "Что он мог сделать?" Потом Иисус поднял голову. Он не

злился, не беспокоился. Странно было видеть посреди кровоточащей маски Его спокойные глаза. Он

смотрел на тех, кто знал Его, переводя взгляд с одного лица на другое, как будто у Него было, что

сказать каждому из них. На мгновенье Его взгляд остановился на сотнике — секунду римлянин

смотрел в самые чистые глаза, которые он когда-либо видел. Он не знал, что значит этот взгляд. Но от

этого взгляда у него засосало под ложечкой. Когда он увидел, как солдат швырнул Назарянина на

землю, что-то подсказало ему, что это будет сумасшедший день.

Время тянулось медленно, и сотник заметил за собой, что он все чаще и чаще смотрит на Того, Кто висит на центральном кресте. Он не знал, как относиться к молчанию Назарянина. Он не знал, как

относиться к Его доброте.

Но больше всего его сбила с толку темнота. Он не знал, что делать с потемневшим в полдень

небом. Никто не мог этого объяснить.... Никто даже не пытался. Еще минуту назад светило солнце, и

вдруг — тьма. Еще минуту назад стояла жара, и вдруг — зябкий, холодный ветер. Даже священники

притихли.

Все эти долгие часы, что сотник сидел на камне, он смотрел на троих распятых. Их склоненные

головы время от времени покачивались из стороны в сторону. Насмешники замолчали... их охватил

суеверный страх. Плачущие замерли в ожидании.

Внезапно голова, что по центру, замерла. Глаза Иисуса открыты, лицо побелело. Рев нарушал

молчание. "Свершилось". Это был не крик. Это был не вопль. Это был рев... рев льва. Из какого мира

явился этот рев, сотник не знал, но он знал, что не из этого. Сотник встал с камня и направился к

Назарянину. Когда он подошел ближе, то увидел, что Иисус смотрит в небо. В Его глазах было что-то

такое, что солдат должен был увидеть. Но, сделав всего несколько шагов, сотник упал. Он поднялся и

снова упал. Земля задрожала, сначала легонько, а потом яростно. Сотник еще раз попытался встать, но

смог сделать только несколько шагов и снова упал... к подножию креста.

Он заглянул в лицо Тому, Кто вот-вот умрет. Царь посмотрел вниз на неприветливого пожилого

сотника. Руки Иисуса были привязаны. Они не могли прикоснуться к сотнику. Его ноги были прибиты к

53

дереву, они не могли подойти к упавшему. Его голова раскалывалась от боли, Он едва мог

пошевелиться. Но Его глаза... они сверкали.

Они были неутомимы. Это были глаза Бога.

Может быть, поэтому сотник и произнес эти слова. Он посмотрел в глаза Бога. Он посмотрел в те

же глаза, в которые смотрела полуодетая прелюбодейка в Иерусалиме, в эти глаза смотрела

разведенная и одинокая самарянка, и в эти глаза смотрели люди у могилы Лазаря, мертвого уже

четыре дня. Эти глаза не закрывались, видя людей измученных бессмысленной жизнью, не

отворачиваясь от людей, совершивших ошибки и смотрели прямо, когда видели смерть.

"Все хорошо", — сказали глаза Бога. "Я повидал штормы, но все хорошо, ничего страшного".

Все прежние взгляды и убеждения сотника растаяли, как снег под ярким солнцем. "Это не

плотник, — сказал он чуть дыша. — Он не был крестьянином. Он был необычным человеком".

Он встал, посмотрел вокруг, на раскиданные камни, потемневшее небо. Он оглянулся и

посмотрел на солдат с застывшими лицами. Затем он повернулся и увидел, как Иисус поднял глаза и

посмотрел на небо, где был Его дом. Он услышал, как, открыв потрескавшиеся губы, Иисус произнес

последние слова: "Отче, в Твои руки я вверяю свой дух".

И тогда сотник сказал...

Если бы сотник не сказал это, то это сказали бы солдаты. Если бы сотник не сказал это, то это

сказали бы камни, или ангелы, или звезды, или даже бесы. Но он сказал это. Безымянный чужестранец

провозгласил то, что знали все.

"Этот человек действительно был Сыном Божьим".

Шесть часов одной пятницы. Шесть часов, которые возвышаются среди человеческой истории, как гора Эверест в пустыне. Шесть часов, значение которых пытаются понять и разгадать, и о которых

спорят вот уже две тысячи лет.

Что значат эти шесть часов? Их называют дверью во времени, через которую вечность вошла в

самые темные закоулки человеческой жизни. Это время, за которое Штурман установил в самых