Неизв. - Дай Андрей Поводырь в опале.

И на чьи же? На средства прихожан, я полагаю?

Как без этого. Только выходит, что самыми почтенными прихожанами там известный вам господин Цибульский с супругой числятся. Вот так-то, сударь! А ведь и с Захарием Михайловичем у вас доверительные отношения...

Ух ты!

Вот и я о том, Герман Густавович. Вы послушайте совета. Я в Сибири-то всю жизнь прожил. Здесь многое могут понять и простить. Лишь бы человек был хороший. Но если о храмах заботы не проявляете, значит - вы странный и опасный чужак. Вот пока доносы на вас в канцелярию Главного Управления не пошли, съездите ка вы к владыке Виталию, да спросите, чем помочь матери церкви сможете. А заодно справочку другану своему, Захарию Михайловичу выправите. Вам-то, поди, отказать не посмеют.

Что за справочку, Иван Дмитриевич? - я уже признал, что дело было серьезное, и достал блокнот с карандашом. Асташев приосанился, и принялся объяснять.

Чтоб без лишних вопросов в "пробирку" песок золотой принимали, чтоб в ярмарках участвовать или в суде рядиться, бумажку нужно предоставить. И чтоб там прописано было, дескать, Имярек в ересях не замечен, у Святого причастия и на покаянии исправно бывает. И детей, коли Бог дал, воспитывает в истинной православной вере. И чтоб не менее шести попов подписали сие. Ну, или сам владыко...

Офигеть! Вот это да! Вот это рэкет и смычка с властными структурами! Полностью подконтрольная государству церковь и добровольно-обязательная религия. Как же мне повезло, что я попал в тело лютеранина!

В общем, в середине июля я изыскал время для посещения Его преосвященства, епископа Томского, Виталия в его резиденции в Богородице-Алексеевском монастыре. Ничего, конечно же, не мешало вызвать туземного церковного патриарха к себе. По большому счету - как высший гражданский чиновник края, имею право. Но не стал. И пренебрежение показывать не хотелось, и на огромный, голосящий на всю Юрточную часть города, трехсот пудовый "Торжественный" колокол взглянуть хотелось. Его ровно за год до моего появления в Томске на колокольню подняли.

Я понимаю, почему в России практически все старые монастыри окружены высоченными стенами. Слишком много бродило в стародавние времена всяких вражин, жаждавших добраться до хранящихся в церквях богатств. Иные обители и роль приграничных оборонительных крепостей исполняли, а братия умела не только хоругви в руках держать, но и меч с копьем, если понадобится. А вот для каких целей каменная стена с башнями и кованными воротами были возведены вокруг мужского монастыря в Томске - неизвестно. Как там в том старом анекдоте? Зачем этот тюнинг в совершенно безопасной столице моей губернии? Особенно, учитывая, что с помощью пары не слишком больших пушек, эта гм... оградка сносится за десяток залпов. От воров обороняются, или от излишне любопытных глаз?

Ты проходи, милый, - отвлекла меня от созерцания причудливой кованой решетки распахнутых экономичных ворот монастыря какая-то, несмотря на жару, укутанная во множество слоем одежды, старуха. Грязная, дурно пахнущая бродяжка, совершенно по-хозяйски рассевшаяся в проходе, с легким пикардийским акцентом, говорящая по-французски. - Тебя там ждут уже. Старичок станет тебе жаловаться, а ты не верь. Он злое замыслил, но ты все равно соглашайся. То зло в добро обернется.

Что? - словно в забытьи, донельзя ошарашенный контрастом, я тоже говорил не на русском. - Что вы сказали, мадам?

Ты добрый, - у нищенки были идеально белые зубы. Мечта голливудских звезд. И классический берлинский выговор немецких слов. - На вот. Как старичок начнет плакаться, ты пальцем потри и смотри. И басурманам потом покажешь... Не забудь! Непременно покажи. А думать станешь, будто все совсем плохо - так снова три пальцами. Господь с тобой, Он худого не допустит. Иди.

Бабка вложила мне в ладонь небольшой, с фалангу пальца, серый камушек. Несколько спящих в тени ворот псов, таких же бродяг, как и их хозяйка, приподняли головы, но с места не тронулись.

А волкодавам своим, - строго закончила, теперь на русском, юродивая, и махнула черной от грязи рукой на казаков и Мишу Карбышева. - Вели им хлебушка мне дать. Ты Бога не гневишь, вот и они пусть...

Секретарь, не дожидаясь моего приказа, уже отправлял кого-то к ближайшей лавке.

Иди-иди, - сварливо прокряхтела старуха. - Я сейчас петь стану, и околоточный меня в острог потащит. А при тебе не посмеет. Он не ведает, что ты добрый...

Карбышев взял меня под локоть и, чуть ли не силой, потащил вглубь огороженной территории, к видневшемуся сквозь кроны яблонь особняку епископа.

Кто это, Миша? - шепотом, ловя себя на мысли, что не хочу, чтоб нищенка слышала, поинтересовался я. - Зачем она это мне...

Это Домна Карповна, - тоже негромко, наклонив голову едва не к самому моему уху, объяснил Карбышев. - Наша юродивая. Вы, Ваше превосходительство, точно запомнили, что она говорила? Это очень важно! И подарок ее, Герман Густавович, совсем не прост. Она редко кого такой милостью одаривает, и дары ее всегда...

Полезны?

И важны, Ваше превосходительство. И полезны, и важны.

Мистика какая-то...

А вы, Герман Густавович, поверьте. Очень вас прошу. Просто поверьте... Не стоит расстраивать Домну Карловну. Она... в гневе... нехорошая. И эти, собаки ее... Сущие звери.

Так чтож ее и псов этих давно полиция не...

Что вы, что вы, Ваше превосходительство. Даже и не думайте. Ее, говорят, и Святой старец, Федор Кузьмич опасался.

Мороз по коже. А я еще сожалел, что со Святым старцем не успел встретиться. Тот умер ровно за 40 дней до моего въезда в Томск. Теперь вот эта... женщина с ее странным подарком. Обычный серенький, грязный окатыш, каких без счету на берегу Томи, данный мне этой странной теткой в утешение и во спасение от интриг какого-то старичка.

Зубами, опасаясь выпустить из кулака невзрачный камешек, стянул перчатку, сунул в карман, поплевал на пальцы и, чувствуя себя Алладином, впервые вызывающим джина из лампы, потер окатыш. Знала о том, что я так поступлю Домна - томская юродивая - или Господь таким образом хотел подтвердить весомость слов своего гонца, только именно в тот момент солнце, прежде прятавшееся за облаком, избавилось от небесной вуали. И у меня на ладони вспыхнула маленькая, искрящаяся серебряными брызгами, радуга.

Ого! - не сдержался Карбышев, с нескрываемым любопытством наблюдающий за моими действиями. - Опал! Такие находят иногда в ручьях на Алтае.

Интересно, - выговорил я только чтоб не молчать. И скрыл маленькое чудо в кулаке. - Пойдем, Миша. Владыко, поди, давно уже в нетерпении...

Епископ Томский и Семипалатинский легко описывался одним словом - старичок. Не убавить, ни прибавить. И даже золотая цепь с тяжелым золотым же крестом, на груди этого сухонького сморчка казалась чем угодно, только не одним из символов власти. И голос у Виталия был тоненький, да гнусавенький. Не подходящий для проповедей с кафедры голос. Вот плакаться, да на здоровье жаловаться - самое то. О запустении храмов, об оскудении церковной казны, о лживых инородцах, тайно продолжавших почитать идолы. О недостроенном, но уже успевшем обрушиться Троицком кафедральном соборе.