Вадим Барцевич - Должна быть!

Масштабы осмысления хатынских со­бытий обусловили включение в повесть элементов, очень напоминающих текст фантастического произведения, обраще­ние к терминологии науки и научной фан­тастики. Сцепление разновременных со­бытий, их «вселенское» осмысление не­обычайно повышают эмоциональное напряжение повести, глубину авторской (и читательской) боли, гнева, тревоги. Пожалуй, именно поэтому «Хатынская повесть» написана непривычно суровыми красками: огненными, слепящими, кро­ваво-черными. Это поэтическое следствие авторской концепции, которая намечена уже в эпиграфах к повести. Их три: пер­вый—из документов второй мировой вой­ны (об уничтожении фашистами в Бело­руссии людей в деревнях), второй—из «Исповеди» американского лейтенанта Колли, повинного в уничтожении вьет­намской деревни Сонгми, третий — из «Обращения» советских космонавтов к людям Земли из Космоса 22 июня 1972 года. Если, читая повесть, все время держать в уме эпиграфы и через них всматриваться в текст, обнаружива­ется очень своеобразное, но тем не ме­нее очевидное единство авторского за­мысла. Тогда резко очерченные внешне границы между обнаженной публицисти­ческой мыслью и мыслью художествен­ной начинают размываться, публицисти­ческие островки оказываются соединен­ными с «материком» повести многочис­ленными, незаметными на первый взгляд переходами

Но почему же в публицистике «Ха­тынской повести» слышны фантастиче­ские мотивы? Да все по той же причине: фантастика едва ли не самая естествен­ная и удобная форма художествен­ного выражения космического мышле­ния современного человека.

Интересны и некоторые (а их немало) формулировки Адамовича-исследователя, выполненные, в отличие от «Хатын­ской повести», без всякого образного прикрытия. Вот фрагмент из статьи о белорусской литературе, в которой проб­лемы собственно фантастики не затраги­ваются вовсе: «Сегодня мы, земляне, делаем научные, технические усилия, чтобы услышать, уловить из глубин космоса сигналы вероятных мыслящих существ, внеземных цивилизаций. Заня­лись этим мы, люди, и оттого, что воз­можность техническая появилась, а чело­век ненасытно любознателен, и оттого, что мы сами, благодаря спутникам, «Союзам» и «Аполлонам», становимся космической цивилизацией, и еще—от сдвоенного чувства надежды на откры­тие иных цивилизаций и желания поско­рее убедиться, что мы во вселенной не одиноки, не «случайность», что мы не могли не «возникнуть».

У А. Адамовича нет фантастических произведений, но фантастические темы, фантастические мотивы уже вошли в его творчество—и художественное, и иссле­довательское. Аналитик стремится к об­разной форме и блестяще владеет ею. Художник настроен на обобщения гло­бального охвата. Какие прекрасные пред­посылки для работы в жанрах современ­ной фантастики!

Большинство крупнейших современ­ных писателей-фантастов—люди с «двойным зрением», «двойным мышле­нием»—художественным и аналитиче­ским. Да, здесь есть над чем подумать!

Среди белорусских писателей мы ви­дим не только потенциальных фантастов или фантастов «по совместительству». Есть и готовый; так сказать, «фантаст-профессионал». Это Владимир Шитик. Он упорно уже больше десяти лет рабо­тает в «своем» жанре.

Рассказы и повести В. Шитика зани­мательны, но недостаточно самобытны и напоминают эскизы, где сюжет и тема обозначены старательно и в то же время робко. Нет в них того полета мысли, ко­торый, собственно, и дает жизнь фантас­тике. Нужно, правда, сказать, что в по­следних рассказах В. Шитика намети­лись отрадные сдвиги.

Критика доброжелательно и в общем справедливо отнеслась к нему, но редкие рецензии и обзорная скоропись в моно­графиях, думается, мало помогают оди­нокому пока белорусскому фантасту.

Роман М. Гамолко «Шестой океан» в свое время привлек к себе внимание за­тейливым детективным сюжетом и него­дующими отзывами критики. Наиболее резким было выступление М. Черненко в «Литературной газете» (1962, 26 ию­ня). Рецензия на русский перевод романа называлась «Космическая пошлость» и была выдержана в духе заголовка. Кри­тический шлагбаум настолько решитель­но опустился перед начинающим фантастом, что отбил у него желание продол­жать работу в этом направлении. Огром­ное, на пятьсот страниц, произведение действительно «не получилось». Критики были правы. Но их справедливо-негодую­щие отзывы были не конструктивны, они отпугнули от фантастики других начи­нающих авторов. Что же касается само­го М. Гамолко, то ему следовало бы ока­заться более «критикоустойчивым» и учесть опыт первой неудачи.

Основоположником современной бело­русской фантастики, конечно же, был Янка Мавр. К сожалению, его повесть «Фантомобиль профессора Циляковского», опубликованная двадцать с лишним лет назад, с тех пор ни разу не переиз­давалась. Нельзя не отметить удивитель­ной чуткости Я. Мавра к потребностям времени и специфике жанра. В основе «Фантомобиля...»—современная и перс­пективная идея, которая должна была дать мощный импульс сюжетному разво­роту. «Для так называемых фантастиче­ских путешествий,—утверждает профес­сор Циляковский,—можно использовать энергию самой фантазии». Идея такого типа получила широкое распространение в современной фантастике. Но самому Я. Мавру не удалось развить ее доста­точно плодотворно и последовательно. «Задуманный интересно как прославле­ние силы и безграничности человеческой фантазии,—пишет о «Фантомобиле» Э. Гуревич в книге «Беларуская дзіцячая літаратура»,—он тем не менее не стал большим литературным событием».

Не станем вести подсчетов, кто больше виноват в незадавшейся судьбе повести: автор или те, от кого зависело ее изда­ние и переиздание (повесть сложна и требует обстоятельного разговора. Э. Гу­ревич, как и другие исследователи, от­мечает достоинства «Фантомобиля»). Но для проблемы этой статьи важен итог: повесть не стала литературным собы­тием.

Почему же недюжинный, по-своему уникальный талант Я. Мавра не смог воплотить фантастического замысла на уровне других его произведений, став­ших событием в полном смысле слова?

Ответ важен не только для понима­ния фантастики Я. Мавра, но и для по­нимания судеб этого жанра в белорус­ской литературе.

Грандиозность, планетарность фанта­стических обобщений сопряжена с замет­ным ослаблением индивидуальных (а ста­ло быть, и национальных) признаков. Связи фантастики с национальной литерату­рой далеко не всегда видятся с достаточ­ной определенностью. Может даже покаказаться, что фантастика в своем возник­новении и развитии вообще независима от национальной почвы. Это совсем не так.

Фантастику вызывают к жизни высо­коразвитые литература и наука. В наи­более благоприятных условиях находятся писатели там, где налицо оба эти пока­зателя, причем более важен из них все- таки первый—литературный. Определен­ная «недостаточность» национальной науки может в какой-то мере компенси­роваться за счёт информации со сторо­ны. «Недостаточность» же литературной основы невосполнима. И фантастика рас­тет из национальной почвы, обусловлена в своем развитии (или отставании) бо­гатством (или бедностью) национальных литературных традиций.