Гай Крисп - Историки Рима

Закончив эти дела в стране варваров, император передвинул лагерь к Брегецию, 716чтобы слезами или кровью погасить остатки войны с квадами, обитавшими в тех местах. Когда их царевич Витродор, сын царя Видуара, царек Агилимунд и другие вельможи и судьи — правители разных племен — увидели на своей земле, в самом сердце родной страны, вражеское войско, они упали к ногам воинов и, добившись милости, сделали все, что им велели: выдали своих детей в залог того, что будут выполнять назначенные им условия мира, и поклялись на обнаженных мечах, которые почитают за богов, хранить нам верность.

13. После счастливого завершения тех событий, о которых я рассказывал, ради блага государства мы должны были быстрей обратить воинские знамена против лимигантов, сарматов-рабов, ибо не подобало оставить без наказания их многочисленные злодеяния. Ведь они улучили время, когда взбунтовались свободные сарматы, и, будто забыв о прошлом, вторглись в римские владения — единственный раз оказались они в этом коварном поступке союзниками своих господ и недругов. Тем не менее и сейчас лимигантов покарали мягче, чем полагалось за их тяжкое преступление: было решено ограничить наказание переселением в отдаленные области, откуда они уже не могли бы тревожить наши владения. Сознание прошлых провинностей заставляло сарматов-рабов ожидать большой беды: опасаясь грозной войны, они готовили и хитрости, и оружие, и мольбы. Однако один вид нашего войска поразил их, как удар молнии; страшась наихудшего, они просили сохранить им жизнь, обещали выплачивать ежегодную подать и поставлять нам сильных молодых новобранцев и рабов, но, как показывал их вид и жесты, были готовы отвергнуть предложение куда-нибудь переселиться, ибо верили, что их защищает местность, где они обосновались после изгнания господ.

Дело в том, что в эти земли устремляет свои воды и смешивает их с Истром извилистый Парфиск, 717который, пока привольно течет один, спокойно пересекает обширную равнину, а у самого устья превращает ее в узкую полосу; вместе с руслом Дуная Парфиск ограждает жителей от натиска римлян и сам служит надежным препятствием для варварских набегов, ибо из-за болотистой почвы и разливов рек большие пространства там занимают поросшие ивняком трясины, пройти через которые могут лишь люди опытные. Кроме того, почти у самого впадения Парфиска, Дунай омывает изрезанные берега небольшого островка, отделяя его от суши.

Явившись по настоянию императора на наш берег, лимиганты со свойственной им спесью стояли с вызывающим видом, давая понять, что приблизились только затем, чтобы отвергнуть любые повеления: как стало потом ясно, их целью было не исполнить распоряжение, а показать, будто они вовсе не страшатся присутствия воинов. Предвидя такую возможность, император незаметно разделил войско на несколько частей и, пока сарматы мешкали, со стремительной быстротой окружил их своими отрядами. Затем, стоя под защитой телохранителей и с немногочисленной свитой на высокой насыпи, он стал спокойно увещать варваров прекратить безумные выходки. Однако нерешительные сарматы склонялись то к одному, то к другому мнению и, движимые одновременно коварством и гневом, были готовы испробовать и мольбы и оружие. Собираясь напасть на нас с близкого расстояния, они нарочно стали метать подальше щиты, чтобы, подбирая их, шаг за шагом продвигаться вперед и таким образом, не вызывая подозрений, сократить промежуток.

Когда день уже клонился к вечеру и сгущающиеся сумерки больше не позволяли медлить, наши воины подняли боевые значки и с быстротой огня понеслись на неприятеля. Сарматы сосредоточились, сомкнули строй и, направив весь свой натиск на самого императора, который — об этом уже говорилось — стоял на возвышении, двинулись на него со сверкающими взорами и дикими криками. Наши воины в гневе не пожелали терпеть безумия свирепых варваров, они встали заостряющимся спереди строем (в солдатском просторечии он зовется «свиная голова») и сокрушительным натиском рассеяли тех, кто, как было сказано, упорно наступал на императора; на правом крыле пехотинцы истребляли отряды пехоты, на левом конники врубались в строй легкой конницы.

Преторианская когорта, заслонив Августа, наносила удары в грудь обороняющимся, а после — в спину бегущим; умирающие варвары проявляли неодолимое упорство, и в их ужасных воплях слышалось не сожаление о жизни, а горе по поводу нашей радости. На земле, помимо мертвецов, лежало, не имея возможности бежать, немало воинов с перерезанными сухожилиями на ногах, у других были обрублены правые руки, некоторых же меч не коснулся, но придавил груз навалившихся тел — все они в глубоком молчании переносили пытки. Среди многих мучений ни один из них не просил о снисхождении, не отбрасывал меча и не призывал скорой смерти; даже поверженные, они крепко сжимали в руках оружие и считали для себя меньшим злом быть побежденными силой, чем признать поражение по собственной воле; «Не мы, а судьба виновна в случившемся», — слышалось бормотание варваров. Таким образом, в битве, продолжавшейся полчаса, пало такое число варваров, что, кроме победы, не было иных свидетелей происшедшего сражения.

Едва только враг был уничтожен, как наши принялись, не различая пола и возраста, выволакивать из убогих хижин толпы родственников убитых, и те, забыв о былой спеси, превращались в жалких и послушных рабов. Вскоре вокруг можно было видеть горы убитых и вереницы пленных. Затем, возбужденные жаром боя и плодами победы, воины решили истребить тех, кто покинул сражение или прятался в хижинах. Прибыв на место, они, жадные до варварской крови, раскидали легкие соломенные крыши и перебили всех; даже дома, сложенные из толстенных бревен, никого не спасли от смерти. В конце концов все было предано огню, никто уже не мог скрыться, и не осталось больше средств к спасению; поэтому одни, продолжая упорствовать, гибли в огне, другие, спасаясь от пламени, выбегали на улицу и, избегнув одной казни, падали, пронзенные вражескими мечами. Все же некоторые бежали и от оружия, и от бушующего пламени и, рассчитывая на свое искусство пловцов, бросались в волны реки, протекающей поблизости. Они надеялись добраться до другого берега, но большая часть их утонула, другие погибли от стрел, и воды огромной реки вспенились от обильно пролитой крови. Так, с помощью двух стихий гнев и мужество победителей уничтожили сарматов.

После этой расправы было принято решение отнять у сарматов всякую надежду и радость жизни. И вот, когда дома сарматов были сожжены, а семьи уведены в рабство, последовал приказ собрать лодки, чтобы настичь тех, кого укрыл от наших мечей другой берег реки. Тотчас же, чтобы не остыл боевой пыл, легковооруженные воины, сев в челны, незаметно переправились и достигли сарматских укрытий; внезапно появившиеся лодки ввели в заблуждение варваров, ибо они увидели свои челны и знакомые весла. Но по сверкающему издалека оружию сарматы поняли: приближается то, чего они так боялись, и в поисках убежища побежали к болотам, а наши воины еще быстрей двинулись за ними и, перебив множество врагов, завоевали победу там, где казалось немыслимым ни стать твердой ногой, ни отважиться на что-либо.