Эдуар Род - Частная жизнь парламентского деятеля

Мишель, мой милый Мишель, помогите мне не ради любви, а ради того, что я была вашей приемной дочерью, ради того, что кроме вас у меня нет никого! Бланка”.

Тесье еще перечитывал это письмо, и мысли его витали далеко, далеко от деловых забот, когда в кабинет вошла Сусанна. Уже давно она не переступала порога этой комнаты. При виде жены Мишель вздрогнул, точно внезапно разбуженный человек.

— Что случилось, что надо? — спросил он.

Сусанна села на стул и немного помолчала, точно собираясь сообщить что-то важное.

— Мне нужно поговорить с тобой,— начала она слегка дрожащим голосом. — Сейчас у меня была г-жа Керие, она ездила в палату и, не застав тебя там, приехала сюда. Я боялась, что она тебе помешает и поэтому сказала, что ты уехал.

Мишель нахмурил брови.

— Ты хорошо распоряжаешься моим временем,— иронически заметил он.

— Право,— объясняла Сусанна,— я не думала, чтобы у тебя с нею могли быть важныя дела, единственно поэтому я приняла ее.

Сусанна остановилась, ожидая вопроса, но Тесье молчал.

— Г-жа Керие хотела говорить с тобой,— продолжала жена,— она сильно озабочена; повидимому, m-lle Эстев берет свое слово назад и не хочет выдти за Граваля.

Оба долго молчали.

Мишель, широко раскрыв глаза, смотрел в пространство, точно обдумывая что-то.

— Я знал это,— сказал он наконец.

У Сусанны вырвалось гневное движение, но она сдержалась.

— Ты это уже знал? — спросила она. — Каким образом?

Мишель взял письмо Бланки и протянул его жене, сказав тихо:

— Прочти.

Бумага дрогнула в руке Сусанны.

— Что же ты думаешь делать? — спросила она, снова отдавая письмо.

Мишель прошелся по кабинету, снова сел и проговорил с усилием:

— Я должен поговорить с нею.

— Говорить с нею, зачем? разве не довольно просто написать?

— Нет, этого мало, я хочу говорить с нею, я должен сказать ей все то, что уже писал ей тогда, она послушалась однажды, значит послушается и теперь, т. е. поймет, что ей необходимо выйти замуж, необходимо для нея, для меня.

— У тебя хватит мужества сказать ей это? Ты значит не любишь ее больше?

В последних словах Сусанны прозвучала радость.

— Да, у меня хватит мужества сказать ей это,— повторил Мишель и замолк.

Сусанна поняла весь смысл этой недоговоренной фразы и омрачилась.

— Если ты хоть немного еще любишь ее,— глухо вымолвила она,— тебе не следует видеться с нею.

— A между тем я увижу ее,— с мягкой настойчивостью ответил Тесье.

Глаза Сусанны вопросительно глянули на него, ей хотелось прочест, не были ли его слова косвенным ответом на ея мучительный вопрос. Но он оставался непроницаемо спокоен.

— Если ты ее хоть немного любишь…— повторила она, и вдруг ея мысли внезапно переменили направление, в ней проснулась нежность к мужу, она подошла к нему, и обвив руками его шею, с прежним чувством поцеловала его долгим поцелуем, сказав:

— Мишель.

Тесье прижал ее в себе, еле сдерживая слезы. Его сердце словно растаяло от этого сочувствия, от неожиданной ласки.

— Я верю тебе,— сказала Сусанна. — Иди, ты можешь идти, я знаю, что ты всегда поступишь так, как должен поступать.

Она ушла оставив его одного. Несколько минут Мишель сидел с видом человека подавленнаго, потом встал и неуверенно пробормотал:— как должен, как должен? Нужно будет…

Он позвонил, велел заложить карету и пока запрягали лошадей, оделся; потом поехал к Керие.

Много месяцев не переступал Мишель порога этого дома. Новые слуги даже не узнали его. — Скажите m-lle Эстев, что Тесье хочет говорить с нею,— сказал он. Его ввели в маленькую гостиную; эта была исключительным местопребыванием Бланки, которая старалась, по возможности, жить своею отдельною жизнью. В небольшой комнате, обитой розовато-лиловой материей, все было изящно и просто. Во всем проглядывал почти суровый вкус Бланки; Тесье хорошо знал эту гостиную, от каждой вещи на него веяло задушевным воспоминанием о прожитых здесь часах.

— M-lle Эстев просит вас подождать,— сказал слуга вернувшись.

Тесье в нервном волнении подошел сперва к фортепиано, перелистовал стоявшую на нем партитуру “Лоэнгрина”, потом остановился подле бюро во вкусе Людовика XV, взял в руки томик стихотворений Сюлли-Прюдома в пергаментном переплете и открыл его на том месте, которое было заложено лентой. Несмотря на то, что его ум был поглащен заботой, он невольно задумался над стихами:

Время и разстояние ничего не значат. Если уста стремятся прильнуть к устам, оне сольются во едино, постоянство и желание превозмогут все!

Везде можно проложить себе путь. Море, горы, пустыни не составляют преград. Любящия сердца будут все становиться ближе и ближе одно к другому и наконец наступит для них день блаженства.

Но есть препятствие, которое непреодолимее пустынь, вод и скал, невидимое и могучее.

Это честь. Никакия хитрости, никакия усилия воли не в состоянии победить ее, потому что она борется с сердцем его-же собственным оружием.

Несчастные люди с возвышенной душой! вы знаете как она сурова. Ведь ваша печаль произошла от отвращения к падению.

Наклонившись над пропастью, вы подчиняетесь приговору своего тайнаго судьи и, как жестокие тюремщики, следите за исполнением его приказаний.

Чистыя, любящия сердца, как странны ваши мучения! Чемь ближе вы одно к другому, тем отчужденнее чувствуете себя. Как часто среди маскарада жизни вы с улыбкой на лице, под видом холодной небрежности, скрываете кипящее в душе отчаяние.

Сколько вечно подавленных стонов, сколько сдержанных рыданий таится под вашим наружным равнодушием! Сколько в вас никому невидимаго, никому неизвестнаго героизма!

Вы не хотите даже безнаказанно воспользоваться запретным счастием и предпочитаете ему — печаль и горе. Даже в могиле ваши уста ждут права соединиться!

Тесье закрыл книгу и глазами искал чего нибудь, чтобы могло занять его, но в эту минуту в комнату вошла Бланка. Она очень изменилась, особенно ея теперешния манеры не походили на прежния: походка, движения, все в ней носило отпечаток усталой небрежности, которую часто видим у людей, погруженных в безъисходное горе; впечатление еще усиливалось от мертвенной бледности ея тонкаго, немного похудевшаго, одухотвореннаго лица. Жестом указав Мишелю на кресло, она, не протягивая руки, села против него.

— Я вас ждала, мой друг,— заговорила Бланка,— что вы мне скажете?— Ея чистый кристальный голос звучал ласково, гармонически и монотонно.

Мишель не сразу ответил; волнение сдавило ему горло; он несколько мгновений искал слов и не находил их, непреодолимая сила влекла его броситься в ея ногам.

С большим трудом ему удалось удержать свое порывистое дыхание и сохранить наружное спокойствие,— он медленно произнес: