разведка - ИВАН БОРОДУЛИН

Слушая полковника, я просто не верил ушам: как это, украсть командира полка? Что они там, бараны? Но об­щая идея захватила и увлекла. Мы жаждали деталей, а главное — действий. Однако прошло много часов, прежде чем мы покинули штаб и вернулись в свою ма­ленькую гостиницу на краю Москвы. Операция готови­лась солидно, прочно. Мы побывали во многих отделах штаба, изучали по географическим атласам и учебникам район, где нам предстояло действовать, знакомились с военной формой различных родов войск вражеской армии, взяли с собой для чтения немецкие воинские, уставы и наставления. От нас требовалось изучить все это до тонкости, причем в самые короткие сроки. Мы должны были приобрести даже привычки немецкого офицерства.

Ш

На другой день к нам в гостиницу Иван Богатырь привез настоящего немецкого офицера, и тот несколько часов с большим усердием старался привить нам изыс­канные манеры. Прежде всего научились небрежно, с этаким форсом отдавать честь. Добавлю, что это ис­кусство мы довели до совершенства, уже самостоятель­но упражняясь перед зеркалом.

Разговаривая с немцем, я спросил, как он находит мое произношение, не выдает ли меня акцент.

Офицер был до обидного откровенен:

— Вас никто и никогда не примет за немца, — ска-1 лп он, — можете на это не рассчитывать. Слишком много грубых ошибок, а произношение, как у вас гово­рят, рабочее и крестьянское. Вот он, — офицер указал ил Ивана Богатыря, — может быть, и есть настоящий не­мец, только в этом не –признается. Во всяком случае, он больше немец, чем русский.

Иван не знал, что делать: то ли радоваться такому ио-лплименту, то ли сердиться.

Все дни, связанные с подготовкой к операции, были «•полнены до предела разными занятиями, и лишь позд­но вечером, когда голова тупела, мы могли немного поговорить о жизни. Выйти прогуляться, сходить в кино мы, откровенно говоря, побаивались.

Москва той поры все еще оставалась полуфронто-п..1м городом. На улицах ходили патрули, появление пе­ред которыми в военной форме означало дилемму: или –Наши документы!», или «Пройдемте в комендатуру!». То и другое нас не устраивало. Не покажешь докумен-■ы—дезертир, а покажешь — какой же ты после это­ю разведчик, коли тебя уже знают? Вот и пришлось мам безвылазно сидеть в гостинице до тех пор, пока Иван Богатырь не раздобыл нам гражданскую одежду

13)

и московские документы, включая ночные пропуска. Мы получили возможность гулять по вечерам и ходить в кино, где сидели по два сеанса подряд, обдумывая все детали теперь уже хорошо разработанной операции.

Однажды Богатырь вручил мне маленький фронто-рой треугольник из грубой коричневой бумаги, той са­мой, в которую заворачивали заводские пачки патронов. Письмо было от Ивана Ромахина. Он сообщал, что во взводе по-прежнему нет командира и все ждут нас, что Дима Дорофеев получил орден Отечественной вой­ны второй степени, а он, Ромахин, представлен к Крас­ной Звезде. В конце была сделана приписка: «У нас сей­час много белого-белого снега, ночи лунные и светлые без всяких ракет. Счет убитых немцев растет, а Ваня Ромахин, хоть и чертыхается из-за наших промахов, но все время берет нас на передовую и на ничейную зем-л»б. Все девчата желают скорого вашего возвращения. Плугова».

Письмо принесло с собой тепло наших северных землянок, улыбки и голоса друзей. Оно обрадовало нас и в то же время заставило сладко сжаться сердце. Та­кое бывает, когда человек вспоминает лучшее, самое сокровенное, что было в прошлом. Спасибо вам, доро­гие. Мы вернемся, мы не имеем права не вернуться.

Еще несколько дней прошло в приготовлениях, и вот мы все трое в поезде Москва — Ярославль. Вагон пере­полнен. Едва нашли место. В общем купе, куда мы при­строили единственный чемодан, сидит стайка девчат. Знакомимся. Все они из какого-то училища и коренные москвички. Едут к родителям в Ярославль, куда в то вре­мя были эвакуированы многие государственные учреж­дения столицы. Поезд шел медленно, часами простаивал ка маленьких пустынных станциях, пропуская воинские

134

эшелоны. От нечего делать мы с девчатами почти всю дорогу резались в подкидного. В качестве стола для карт одна из девушек приспособила наш чемодан, чем г разу испортила нам настроение. Мы все время боя­лись, что чемодан ненароком соскользнет с колен и от­кроется. Тогда быть беде — пассажиры неминуемо при­мут нас за фашистов-диверсантов — ведь в чемодане лежали новенькие немецкие парабеллумы и черная офи­церская форма войск СС. За сутки пути нам так и не удалось сомкнуть глаз.

В Ярославль прибыли в полдень и прямо с вокзала поехали в городскую комендатуру. Там о нас знали и сразу же отправили в гостиницу. Утром следующего дня мы уже тряслись на грузовике по левому берегу Волги.

День стоял морозный, яркий снег искрился в лучах солнца и слепил глаза. Грузовик бежал по хорошо ука-I анной дороге легко и быстро.

В кузове кроме нас троих находились еще четверо: капитан-артиллерист, возвращавшийся в свою часть пос­ле госпиталя, два солдата и молоденькая медицинская < естра. Все они сидели спиной к кабине, спрятав лица от встречного ветра и подняв воротники шинелей. Мы же, поддерживая друг друга, стояли во весь рост и мужест­венно глядели вперед. Морозный встречный ветер жег лоб, щеки, подбородок, выдавливал из глаз слезы. Мед-( естра строго заметила, что смотреть на ветер нельзя, надует в глаза и будет больно.

Но мы отшучивались и даже пытались доказать, чго »то нам полезно. Если бы сестричка знала причину наше­го «отважного» поведения! Нет, не бравада, не жело-ние показать хорошенькой женщине свою волю и вы­носливость заставляли нас «плакать» на бешеном ветру.

С какой бы радостью мы присели, отвернулись и спря­тали головы в шинели! Но ведь немецкие офицеры, при­бывшие с острова Крит, должны иметь загорелую, смуглую кожу, а мы были бледнолицы, как грибы-шам­пиньоны. И грузовик-то мы выбрали для того, чтоб в пути обветрить и провялить наши лица до менее по­дозрительного цвета. Много раз мы останавливались, чтобы подышать, размять затекшие ноги, иногда в по­путной деревне удавалось согреться за самоваром. В одной из деревушек мы постучались в первый же по­павшийся дом и спросили у открывшей двери молодой хозяйки, не угостит ли она чайком озябших путешест­венников. Женщина улыбнулась открыто, весело и при­гласила в дом.

В избе на русской печи лежала маленькая седая ста­рушка. Молодая хозяйка стала на лавку, и мы услышали шепот:

— Маманя, люди тут с дороги. Обогреться просят.

Самовар, что ль, поставить?

— Ставь, а я в погреб спущусь.

Через полчаса мы сидели за пыхтящим самоваром, хрустели солеными огурцами и квашеной капустой, а старушка, жалостливо поглядывая на нас, то и дело просила «не отказать» и «откушать». К концу чаепития, ксгда мы оттаяли и насытились, завязался разговор. Ста­рушка объявила, что нынче ей бог послал праздник — оба сына, как сговорились, с фронта письма прислали. Бог их миловал — пока живы и здоровы.