Виктория Захаренко - Вычуры капризоного сентября

разгребать веткой опавшие листья.

— Может быть, я тебе мешаю?

— Нет, вы мне не мешаете, — охотно отозвалась она и достала из

портфеля красную шапочку.

— Красная шапочка... — сказал он.

— Да, красная. Но не та, что из сказки. Я сама по себе.

— А я и не знаю никакой другой красной шапочки...

Он поймал на стебле какого-то злака брыкливую букашку.

— Зачем? Отпустите кузнечика.

— Все равно жить ему осталось чуть.

— Это по-нашему чуть, а для него, если он месяц проживет, то это по-

человечьему... — она ненадолго задумалась, посмотрела на голубую дырку в

желтой кленовой кроне и добавила: — Пятнадцать лет.

— Почему думаешь - пятнадцать?

— Потому, что мой дедушка умер в семьдесят пять лет.

Девочка продолжала ковырять веткой под деревом, но уже как-то

рассредоточено. Потом вдруг спросила:

— Вам грибы нужны?

— Мне? А тебе?

— Мне не нужны.

— Зачем же ты их тогда собираешь?

— Так...

— Ну, отнеси маме. Она будет рада.

— Не-е, — девочка замотала головой. — Мамка заругает. Она тогда

поймет, что я в школе не была,

— А-а... — понимающе протянул он. — А почему же ты в школу не

пошла?

3

— Почему-почему? Не пошла и все. Учиха у нас плохо видит и плохо

слышит. И все говорит, говорит... Скучно, в общем.

— А тебе не страшно здесь одной гулять?

— Вы не знаете, какая наша учиха страшная. Идемте, я вам сорочьи

гнезда покажу.

— Пойдем, - совершенно не задумываясь над ответом, сказал он.

Они гуляли, смотрели на осень и очень мало говорили.

— Там я живу, там школа, — девочка махнула рукой сначала в одну,

потом в другую сторону, хотя за деревьями все равно ничего нельзя было

разглядеть.

Листья вверху лепетали какую-то ерунду. Листья беззвучно реяли в

воздухе. Листья шуршали у них под ногами. Она показала ему сорочьи гнезда,

озеро Тысячи Лягушек, развалины Дома Смерти и еще немало самых

удивительных вещей.

— Мне, наверное, пора домой, — признался он.

— Я вас отведу на станцию. Сами вы дороги не найдете.

На станции, кроме них, не было ни одного человека. Они стояли, молча

ожидая расставания. Лишь когда вдалеке, там, где блестящие рельсы

добираются до неба, появилась зеленая точка, девочка вдруг засуетилась:

— Так грибы-то возьмите. Я их все равно выброшу.

Чуть позже он глядел в подрагивающее окно на стремительно

удаляющуюся в желтой осенней карусели, похожую на серую куропатку

девочку с красной шапкой в руках.

Возвращение не сулило ничего хорошего. Знакомые предметы по-

прежнему не имели имен. Солнце замедляло свои шаги, не торопясь, уступая

дорогу ночи. Всюду зажигались огни, и тысячи несущихся навстречу глаз

отражали их белый свет. Неожиданно из нескончаемого потока лиц

выделилось одно. Это знакомое и вместе с тем внушающее трепет лицо

неумолимо надвигалось, увеличивалось и, приблизившись почти вплотную,

закрыв собой все вокруг, разверзло огромный рот. Свора слов, охваченная

радостью своего освобождения, ринулась на него.

— Товарищ Емец, будьте добры объяснить, почему вас сегодня не было

на работе! Вы, видимо, забыли, что месячный отчет должен быть составлен не

позднее двадцать шестого числа сего месяца. Я требую, чтобы вы завтра же

представили мне...

Молния прошила все его тело, миллион насекомых одновременно

впился в его кожу, штормовой порыв ледяного ветра сорвал с него всю

одежду...

— Я... Такие обстоятельства... Андрей Петрович, у меня уж два дня, как

все готово. Конечно же, завтра я вам представлю все необходимое...

С легким сердцем вскочил он в троллейбус № 17, идущий по улице

Трудовых Резервов почти до самого его дома. Там он вышел у публичной

библиотеки, заглянул в стекляшку-"Гастроном", купил триста грамм "Чайной"

колбасы, пачку маргарина "Радуга", две бутылки любимого пива "Ячменный

колос" и, когда складывал все это в полиэтиленовую сумку, никак не мог

понять, откуда в ней взялись настоящие сыроежки. Впрочем, это уже не имело

никакого значения.

4