Валентин Гринер - От сентября до сентября

За два десятилетия жизни в Заполярье поезд Москва — Воркута много раз провозил меня мимо маленькой станции Низовка. Несколько минут стоянки — и снова вперед, дальше, на Север. Я провожал глазами вокзальчик, оконтуренный с фасада аккуратно подстриженными кустами желтой акации, беспомощно голой в зимние месяцы и кудрявой, как мелкий каракуль, летом.

От Низовки, изгибаясь турецкой саблей, уходили в лес две параллельные дороги: железная и бетонная. Вдали, километрах в пяти, там, где эти дороги кончаются или, вернее сказать, начинаются, над лесным массивом торчат вершины мощных заводских труб. Я не знал, что эти трубы — малый атрибут самого большого в Европе Котласского целлюлозно-бумажного комбината, рядом с которым существует поселок с романтическим названием — Коряжма.

С востока — со стороны железной дороги — Коряжма надежно укрыта пятикилометровой стеной хвойного леса. С севера ее пределом служит малая речка Коряжемка, впадающая неподалеку в мощную Вычегду, которая в свою очередь ограничивает комбинат и поселок на западе.

Говорят, что, когда строился комбинат, да и значительно позже, многие заезжие журналисты, потрясенные размахом работ и мужеством работающих, начинали свои статьи и репортажи такой стереотипной фразой: «На берегу таежной реки, среди непроходимых болот вырос гигант целлюлозно-бумажной промышленности…» Рассказывают (и это действительно имело место), что один досужий заокеанский публицист спросил: «Неужели при ваших территориях для строительства такого огромного комбината не могли найти более подходящего места? Или это ваша извечная привычка бороться с трудностями?..» Знающие люди констатируют, что после этого «среди непроходимых болот…» исчезло со страниц периодических изданий. Однако болота остались — их росчерком пера не устранишь. Что же касается места строительства, то выбор был сделан исключительно правильно. Его определяло крайне выгодное географическое положение, надежные транспортные пути, а главное — сырьевая база…

Все это я узнал позже. И, многократно проплывая в спальном вагоне полярного экспресса мимо игрушечной станции Низовка, никогда не мог предположить, что однажды шагну на чистенький перрон, торопясь к автобусу, который за несколько минут домчит меня к комплексу сооружений, именуемых, по словам одного восторженного человека, Восьмым Чудом Света.

Встреча с Чудом несколько задерживалась: за вокзальчиком не оказалось автобуса, прибывающего сюда из Коряжмы только к проходящим поездам. Дальше Низовки благоустроенных дорог пока нет, а лесные — по силам вездеходу или трактору, и то не всякому. Я посмотрел на часы и понял, что автобус отсутствует из-за того, что поезд опоздал почти на сорок минут.

В стороне от автобусной остановки кого-то дожидались «Жигули» и «Москвич», разукрашенные шелковыми лентами, разноцветными шарами и живыми цветами. Двое мужчин и три женщины, сошедшие вместе со мной с поезда, направились к машинам. После шумных приветствий и целований встречающие усадили гостей в машины, прощально похлопали мне дверцами и весело укатили по бетонке, видимо, прямо к свадебному столу. Я остался на привокзальной площадке один на один с расписанием движения автобусов, которое сообщало, что ближайший поезд на север и, следовательно, приуроченный к нему автобус из Коряжмы будут в Низовке через полтора часа.

Ладно, подождем. Да и торопиться, собственно говоря, не хотелось. Было простое желание несуетно насладиться красками редкостно солнечного и теплого в том году сентябрьского дня, потребность остановиться-осмотреться, полюбоваться давно не виденным лесом, потому что в Низовку я приехал из Воркуты, а в Воркуту — с побережья Ледовитого океана, с Ямала. И только поистине лесной человек может понять, что означает встреча с деревьями после долгой разлуки.

Поставив на скамыо свою сумку, присел. На территории станции и, казалось, на многих километрах вокруг хозяйничала тишина; в воздухе смешались запахи шпальной смолы, болотной прели и нагретой солнцем хвои. Наверное, это и есть благодать, какую в торопливом калейдоскопе дел мы не всегда способны разглядеть, оценить и назвать своим именем…

Из лесу со стороны вокзала вышел коренастый парень с берестяным кузовом на плече. Он недолго постоял у края бетонки, глядя в мою сторону, затем опустил кузов на землю, снял и бросил на него зеленую штормовку, берет и, подойдя к кювету, заполненному дождевой водой, стал мыть бродни. Делал он это неторопливо, по-хозяйски, старательно. Мне подумалось, что и работает он так же без суеты, обстоятельно и добротно, и дома у него все на своих местах, под рукой, в полном порядке. Бывает, увидишь, как человек умывается, ест, чистит обувь или выбирает вещи в магазине, и пытаешься представить его на работе, в семье, с товарищами, вообще — с жизнью. Этот парень показался мне положительным по всем статьям.

— Опоздал? — еще издали спросил он меня, как старого знакомого. — Слышал, скорый простучал с опозданием. Автобус ждать не любит. У него свой план. — Парень поставил у скамейки явно пустой кузов, тщательно вытер носовым платком порозовевшие от холод-нон воды руки, достал из кармана штормовки сигареты и закурил. — На комбинат? — спросил, пристально глянув мне в лицо.

— На комбинат.

— Наладчик?

— Нет, не наладчик. А почему вы решили?..

— У нас постоянно работают наладчики из разных городов, особенно много из Прибалтики. Поголовно бородатые, вроде вас. К концу года собираются пускать химзавод, поэтому разнокалиберными начальниками, монтажниками и наладчиками хоть пруд пруди. Сколько лет мусолили этот «хим-дым», консервировали, вновь начинали строить, передавали из Бумпрома в Химпром. Теперь сроки сдачи на хвост наступают, а там еще и конь не валялся. Но тридцать первого декабря акт подпишут и рапорт отдадут. — Голос у пария был низким, сочным, слегка ироническим. Я понял, что мой случайный знакомый относится к той категории людей, которые любят критиковать непорядки, но по-хорошему, без злорадства.

— А вы с грибной охоты?

— Порожняком, — ответил парень, легонько толкнув сапогом кузов, будто тот был виноват в неудаче. — Специально взял отгул, решил проверить свои заветные угодья. Глухо. Даже местность узнать невозможно: все затоплено водой. Три месяца небо не просыхало. Ягоды нет и не будет. Если только где-нибудь на косогорах…

— Раз много воды, значит, должна быть дичь. Кажется, охота уже разрешена, — сказал я.