Михаил Берг - Момемуры

* Исправлять человечество, влиять на него рассудочным или спиритуальным образом … полагать, что человек нуждается в наставлениях… Я никогда не считал себя лучше другого человека, ни считал писательство подвигом… – Этим и другим высказываниям Ральфа Олсборна более или менее соответствуют нобелевские интенции Бродского: «Для человека частного и частность эту всю жизнь какой-либо общественной роли предпочитавшего… Если искусство чему-то и учит (и художника - в первую голову), то именно частности человеческого существования… Я не думаю, что знаю о жизни больше, чем любой человек моего возраста…» и т.д. См.: http://re.krau.ru/ng/pega/1-brodky.htm

* …приобретите мне какое-нибудь пристанище на берегу Женевского озера… - на берегу Женевского озера, в Монтре, последние годы своей жизни провел В. Набоков.

* …почему-то мне кажется, что страдание очищает… - Ср. строчку из уже цитировавшегося стихотворения А. Кушнера «В страдании, как в щелоке, отбелиться душа…».

* Теперь о свалившемся клада. Смело делите его пополам. Одна половина для меня, другая для… русского издательства, типографии, журнала и книжного магазина… – А.И. Солженицын свой гонорар от «Архипелага Гулаг» отдал в фонд помощи советским политическим заключенным.

* …пока не становится ясно, что это игра света и тени, сумерки сгустились, пахнет зеленью, дорожки почти не видно, очертания идущего все более стираются, как бы тонут, заштрихованные воздухом и … тенью от фонаря над наружной дверью… Ни души. Округлость очертаний. Опять один. Ночь. – Практически все свои романы МБ завершает поэтической и геометрически сложной сценой игры света и тени, содержащей среди прочего иронически окрашенную и мистически неопределенную составляющую, выраженную в частности в особом, прощальном вздохе. В «Вечном жиде», повествователь предлагает читателю, «открыв дверь, спуститься по ступенькам в ночь сада. Прекрасно, вздохни поглубже, потяни воздух ноздрями. Ночь разойдется, раздвинутая конусом света из дверного проема, но шаг вперед – и она накроет тебя с головой» (Вечный жид. С. 509). В «Василии Васильевиче…» умирающему писателю вдруг кажется, что он «побежал по узкой липовой аллее, с редкими просветами меж высоких деревьев, по аллее, что конусом сходила на нет впереди. Тень перемешивалась с робким (сквозь зелень) светом, и ноги, топая поднимали облака пыли. Задыхаясь, глотая пыль ртом… И когда обессиленное тело сжалось – наконец – комок, душа в один миг покрылась теплыми короткими перьями и взлетела на ветку…» (Василий Васильевич. С. 263). В «Рос и я» герой, которого то ли приговаривают к смертной казни через повешенье, то ли он сам решает кончить с собой, в последний момент видит «безжизненный, ровный лоскут неба – и бросок в неизвестность в виде прерывающегося дыхания, узкого тоннеля и быстрой смущенной тени, промелькнувшей в проеме висящих на ржавых петлях дверей… И лишь свет грязно-перламутрового оттенка, просачивающийся наподобие струи проекционного фонаря сквозь узкие щелки создал лучи, которые, пересекаясь, соткали на мгновение нечто странное, вроде светящейся карты, а затем, смешавшись, рассеялись в ничто» (Рос и я. С. 375). В «Черновике исповеди…» герой, ожидающий ареста, прошел по «убитой ногами тропке», к даче. «Чем ближе он подходил к дому, тем отчетливее сознавал, что кто-то (что-то?) ожидает его там, внутри, отделенный невидимой границе, переступить которую он обязан. Вздохни напоследок поглубже, набери воздух грудью… Распахнул дверь и, стараясь не слышать нарастающего, как гамма шороха рядом, быстро закрыл ее за собой, окунаясь головой в блаженную черно-коричневую темень с пепельным подпалом» (Черновик исповеди. С. 566). В «Несчастной дуэли» повествователь сидит на могиле поэта, дожидаясь, пока уйдет женщина в белом с двумя детьми: «… я обернулся – никого не было. Солнце почти закатилось, его косые заходящие лучи протискивались откуда-то оттуда, из-за линии горизонта, окрашивая все окрест в желтые тона печали и надежды; я вздохнул, бросил последний взгляд на немой камень и медленно побрел обратно по убитой ногами тропинке» (Несчастная дуэль. С. 151). Помимо стилистического, композиционного и концептуального единства этих эпизодов, обращает на себя внимание наличие в разной степени отчетливых реминисценций (чаще всего в виде косых лучшей заходящего солнца Ф.М. Достоевского) из классических произведений. Иначе говоря, автор каждый раз прощается не только с читателем, героем и собственным произведением, но и романом, как таковым. В «Момемурах» это прощание разбито на этапы: в главе «Предчувствие конца» автор прощается с главной темой – историей питерского андеграунда, в «Нобелевской речи» - с главным героем, в главе «Конец» - с повествователем и книгой.

Конец

* Радуйся, скажет, читатель, что живешь на набережной… - в первой редакции: что живешь на балтийском берегу. Набережная окончательной редакции покрывает собой балтийский берег, нуждающийся в том, чтобы быть сокрытым.

* …он угадывает по напряженной тишине и затаенному дыханию, что не один человек притаился за обитой дерматином дверью, а целая толпа непрошенных гостей. Но дверь уже распахнута, и, вместе с ринувшимся в проем светом, в жизнь входит новая, пока еще идущая на цыпочках эпоха. – О том, как дыхание, граница между светом и тенью, пересекаемая героем, знаменует прощание см. прим. выше. Характерно, что прощание со «второй культурой» в главе «Предчувствие конца» более трагично и определенно, ей навстречу на пуантах идет Варфоломеевская ночь, общее прощание с книгой и повествователем менее определенно – новая, идущая на цыпочках эпоха, может в последний момент обернуться новой и лучшей жизнью.

Notes

[

←1

]

* Пародийный оборот, впервые примененный И.Кантом в его «Критике чистого разума» ( прим. пер .).

[

←2

]

* Андерсеновская русалочка, ступающая по ножам ( прим. пер .).

[

←3

]

* Не лишена правдоподобия другая, правда более смелая и ироничная версия, что это имя происходит от известной русской поговорки «За зеваку в рот собаку!», и если жестче артикулировать звук «з», как «ж», то и получится то, что надо ( прим. ред .).

[

←4

]

Из-за постоянной жары лагеря неблагонадежных, интернированных лиц носили временный, походный характер, и спали обитатели лагерей на раскладных кроватях (прим. пер.).

[

←5

]

Хотя геpбаpий Ральфа Олсбоpна еще полон, в этом месте пpофессоp Зильбеpштейн делает очеpедной пеpеход от пеpвого лица к тpетьему, веpоятно, желая пеpеложить чеpновую и более деликатную pаботу на плечи анонимного повествователя. Обpатный виpаж на последующих стpаницах читатель отыщет сам ( прим. изд. ).