Nataly - Михаил Абрамович Мильштейн

—Ну, черномазый, — процедил Царек, - вот сейчас как вмажу тебе по роже, так ты сразу побелеешь!

Арташес стоял как вкопанный, не обращая никакого внима­ния на угрозу Царька. В его облике было нечто такое, что сдер­живало нашего главаря и всю его гвардию. И вдруг Арташес как-то очень спокойно сказал:

—Давай стыкнемся один на один! Тогда ты узнаешь, кто побе­леет, а кто почернеет!

Этот неожиданно смелый вызов потряс ребятню. Стыкнугься— значит подраться. Арташес был значительно ниже рослого Царька. К тому же Царек славился умением драться не только в нашем приемнике. Равных ему в этом искусстве и в округе не было.

Напряженная тишина волновала всех присутствовавших в комнате. А Царек с усмешкой смотрел на Арташеса:

—Ты, сморчок, хочешь со мной стыкнуться? Да я тебя одной левой так пристукну, что от тебя мокрое место останется!

Между тем, как мы все заметили, он впервые не перемежал свою речь отборной бранью.

—Не надо одной левой, — с южным акцентом громко ответил Арташес. - По-настоящему давай стыкнемся, один на один. Хо­чешь — здесь, хочешь — на улице, хочешь - в любом другом месте.

Царек хорошо понимал, что отказываться нельзя. Его автори­тет был поставлен под угрозу. Он бросил презрительный взгляд на Ованеса, высморкался и снисходительно ответил:

—Ну, пойдем, армяшка-соленые уши, на чердак, чтобы все могли увидеть, как я посылаю тебя туда, где раки зимуют. Ты за­помнишь этот день на всю жизнь.

Как только эти слова были сказаны, все ребята ринулись на чердак, обгоняя Царька и Арташеса. Армянин шел за Царьком, сосредоточенно о чем-то размышляя.

Весь чердак был завален какими-то нотными альбомами, и мы быстро начали очищать от бумаг место в центре. Не прошло и пяти минут, как все было готово к бою. Молча Царек и Арта­шес встали друг напротив друга. Мы смотрели на армянина с восхищением и одновременно жалостью. Никто из нас нис­колько не сомневался в том, что Арташес будет повержен. Ни­когда и никому из ребят не приходило в голову подвергнуть со­мнению власть Царька, поэтому мы ему и повиновались, обре­ченно считая, что нет такой силы, которая могла бы эту власть подорвать.

Не обращая внимания на унизительные выкрики друзей Царька, угрюмый Арташес сосредоточенно молчал. Драка долго не начиналась. Царек все пытался вывести Арташеса из себя, но тот не произнес ни слова. Он лишь согнул руки, изготовившись к драке. Началось все внезапно. Сначала Арташес легонько, словно нащупывая слабое место, нанес Царьку удар в грудь. Тот хотел ответить сильным ударом по лицу, но Арташес увернулся. И вдруг на наших глазах началось методичное избиение Царька, который так и не смог ответить ни на один удар армянина. Было видно, что Царек уже еле держится на ногах. Из носа у него тек­ла кровь, а Арташес все бил его и бил. Наконец Царек упал. Оне­мевшие от неожиданного исхода, мы стояли в гробовой тишине и ждали продолжения кровавого поединка.

Казалось, время остановилось, так мучительно долго длилась пауза. И вот Царек медленно поднялся, отер кровь с лица. Во взгляде, устремленном на Арташеса, читалась ненависть. Не произнеся ни одного слова, махнув рукой в сторону своих гвар­дейцев, он заковылял к лестнице. Всем стало ясно: Царек — свергнут! В тот же вечер девочки низвергли Царицу, причем сде­лали это с той же жестокостью, с какой она относилась к ним. А мы, младшие, подкараулив бывшего Царька, устроили ему «тем­ную», все еще опасаясь возврата к «царизму».

Утром следующего дня Царек с Царицей, прихватив пару оде­ял и еще кое-что из казенных вещей, бежали из детского прием­ника.

Арташес установил, если можно так выразиться, ограничен­ную демократию и налогов со своих «подданных» не взимал. «Царская» гвардия была распущена. Но обитатели приемника еду другу друга при малейшей оплошности все же тащили, как и прежде.

Время шло, и вот, наконец, к нам нагрянула комиссия. По­ползли слухи о расформировании нашего приемника. Распре­делить детей по детским домам оказалось задачей не из легких. В первую очередь необходимо было определить уровень их раз­вития. Многие были неграмотны или же их знания не соответ­ствовали возрасту. Нам устроили экзамен. Когда очередь дошла до меня, то, узнав, что я умею читать (научился я самостоятель­но), мне устроили проверку. Расположил я к себе комиссию тем, что знал наизусть стихотворение М.Ю. Лермонтова «На смерть поэта».

Думаю, именно этому стихотворению я обязан тем, что попал в детский дом № 23. Он находился не очень далеко от нашего приемника, на Большой Полянке. Со мной оказался еще один мальчик — Колька Озерцов, по кличке Сова.

Первое впечатление от нового места было ошеломляющим. Все ребята были хорошо одеты: девочки в аккуратненьких плать­ицах, на мальчиках рубашки вроде гимнастерок, с двумя нагруд­ными карманами на пуговицах. Но главный предмет гордости детдомовцев — кожаные куртки! А когда мы вошли в столовую, нашему восхищению не было предела! На столах, покрытых чи­стыми скатертями, стояли бутылки с фруктовой водой и тарелки с белым хлебом. Белый хлеб! И это в 1923 году! Конечно же, сра­зу бросилось в глаза то, что дети спокойно рассаживаются по своим местам, и никто не торопится съесть свою порцию. Детдо­мовцы поглощали еду неторопливо. Все здесь было как-то тор­жественно и необычно для нас. Дружелюбие воспитателей и са­мих детей мы встретили как из ряда вон выходящее явление. Мы оказались в сказочном, нереальном мире. И в этом мире за нами все ухаживали. Заведующий детским домом тепло побеседовал с каждым из нас: расспросил о прошлом, предупредил о необходимости соблюдать дисциплину. Мы с Колькой даже не знали, как и кого благодарить за этот подарок судьбы. Ведь из сущего ада мы попали прямо-таки в рай. После обеда наступил тихий час, все пошли отдыхать - у каждого была своя кровать, подушка и хорошая простыня. Одним словом, для нас настала королевская жизнь.

Очень скоро мы узнали, что над этим детским домом шефст­вует АРА («Американская организация помощи голодающим в России»). Возглавлял эту организацию в то время Герберт Гувер, будущий президент США.

В детском доме организовали пионерский отряд, второй по счету в районе. Я в торжественной обстановке был принят в ря­ды пионеров и через некоторое время даже стал секретарем отря­да (по тем временам что-то вроде лидера). Нам тоже выдали гим­настерки и кожаные курточки, и мы стали выглядеть как все. По вечерам нас водили на концерты, кто хотел и имел способности, мог учиться музыке. Наша жизнь приобретала замечательные очертания. Но вдруг мой кореш - Колька Озерцов - затосковал по прежней жизни и по старым привычкам.

Старше меня года на два (мне в то время «стукнуло» 13 лет), он был хитреньким и нахальным пареньком, быстро приспосаб­ливающимся к любым переменам в жизненной ситуации. Не моргнув глазом, он мог легко обмануть, подвести даже близкого человека, находил необъяснимое удовольствие в чужом горе. И вот, каюсь, именно у такого человека я пошел на поводу. Попла­тились мы за это сразу и всем!