Ника Батхен - Дары Кандары

аккуратно присыпанную песком дорожку, трибун искоса наблюдал за юношей. Тот стоял неподвижно,

словно в карауле у императорского дворца. Судя по запёкшимся губам и теням вокруг глаз, он устал и

страдал от жажды, но показать это не считал нужным.

…Старый гладиус лёг в ладонь, как влитой. Тяжёлый, гладкий, кованый из галльского железа, с

рукояткой, обитой оленьей кожей, он был продолжением ладони и ни разу ещё не подводил хозяина. Ну,

посмотрим, на что годится этот мальчишка? Аврелиан коротко отсалютовал и встал с опущенным мечом,

наблюдая за противником. Классическая стойка, упругие ноги, острие направлено в лицо… хорошо. Но

дистанция близкая – не учёл, что у врага руки длиннее. Ждёт, что я сделаю… Ах, паршивец!

Для разминки Аврелиан пугнул мальчишку прямым в грудь, тот отшагнул, пригнулся и коротко

рубанул отца по бедру. Несерьёзно, едва снял кожу – кто б мог подумать, что щенок заточил лезвие? Ну,

держись! Короткими рубящими Аврелиан пошёл бить по клинку противника – его гладиус был не заточен и

ощутимо тяжелей, да и силы в руках скопилось больше. Мальчишка брал ловкостью и проворством, у

старика оставалась мощь и опыт тридцати лет на границе. Раз, два, три! От железа летели искры. Ррррраз!

Мальчишка упал на землю и в перекате попробовал ещё раз рубануть по ногам. В отместку Аврелиан

уколол его в спину – не подставляйся! Ррраз! Вскочив на ноги, парень перекинул меч в левую руку – как это

делал сам Аврелиан, и Амброзий Британик, его отец, и Аврелий Квинт, дед и основатель британской ветви

рода. От неожиданности трибун замешкался и чуть не лишился носа. Амбидекс – левой сын владел так же

ловко, как правой, пришлось отступить на шаг, притворно прихрамывая. Лицо Аврелиана осветилось

улыбкой гордости – какой же он молодец, мой мальчик. Надо будет принести Митре жертву в

благодарность за щедрый подарок

Первые капли дождя коснулись разгорячённой кожи, мешаясь с потом. Аврелиан брил голову, а

длиннокудрому Аврелию Младшему пришлось нелегко – мокрые волосы закрывали глаза. Ничего,

научится! А поединок пора кончать – сын начал злиться, если они похожи, то вскоре гнев застит ему глаза.

Трибун сделал вид, что начинает слабеть, задышал чаще, опустил голову и нарочито медленно переложил

гладиус в левую руку, подставив противнику незащищённый бок. А потом мощным нижним ударом выбил

меч у Аврелия. Глаза сына сделались бешеными, но лицо оставалось спокойным – похоже, он готов был

принять гибель. Трибун воткнул гладиус в землю.

– Прости. После твоей сестры, у меня не рождалось детей, и я думал, что род прервётся. Я не знал о

твоём рождении, но горжусь, что у меня такой сын.

Лицо Аврелия сделалось совсем детским:

– А как же мама?

– Она ошиблась. И я ошибся. Хорошо, что эту ошибку можно исправить. Я рад, что ты дома… –

трибун качнул на языке имя – Аврелий. Аврелий Амброзий Младший, мой сын. Мир?

– Мир. А ты здорово дерёшься, отец, – рассмеялся юноша, – в настоящем бою ты бы меня убил.

– Или ты бы отсёк мне ногу, малыш, – улыбнулся трибун и обнял сына, – пойдём домой! Ты устал,

голоден, отдохни и поешь, а завтра мы устроим пир и принесём жертву Митре в честь продолжения рода.

Хочешь сам сразиться с быком?

Аврелий помрачнел:

– Я готов выйти на бой со зверем, если это нужно, но не буду приносить жертвы. Я христианин.

– Вот как? – про себя Аврелиан недобрым словом помянул Туллию, – а то, что мой лучший друг,

возлежащий со мной за одной трапезой, – дикий сатир с рогами – тебя не смутит?

– Нет. Ирландец, который крестил меня, говорил, что любая душа может спастись.

Сын смотрел прямо, Аврелиан узнавал свой упрямый взгляд, чуть сведённые узкие брови.

– Ладно. Молись кому хочешь, хоть Христу, хоть Аммону, хоть Венере Капитолийской. Только рабов

мне не порти. Договорились?

Сын замялся на мгновение, потом кивнул. Аврелиан не мог на него наглядеться – едва

пробивающиеся усы, мокрые локоны, загорелые щёки, блестящие от дождя мощные плечи, которые

буквально через год-два нальются мускулами – у мальчика фигура Дискобола. От клятой Туллии – только

улыбка, почти что девичья, и крупные белые зубы. Мой. Сын. Мой сын!!!

Довольный Напайос приплясывал у портика:

– Ты ещё сомневался – твой, только ещё упрямей!

На ходу Аврелиан ткнул сатира кулаком в брюхо и увернулся от острых копыт – лягался козёл

пребольно.

– Эй, Германик, Саллюстий, Верцингеторикс, ад бы тебя побрал! Собирайте всех наших на

пиршество завтра ночью. Пусть пригонят быка с полей, да смотрите без единого белого пятнышка! Пусть

подвесят котлы да поставят вариться пиво! Пусть рабыни зажгут курения и подготовят покои – ко мне

приехал сын! Смотрите все – вот ваш молодой господин Аврелий Младший!

Хитрый лис управляющий первым подошёл поклониться будущему хозяину:

– Прикажете ванну?

– Да, ванну, ужин, одежду, ложе, массажиста – Аврелиан прищурился на сына, – женщину? Нет,

женщин не надо, видишь, мальчик устал. И нам с Напайосом в мои покои ещё фалернского!

До утра они пили, ели солёные орешки, сушёный сыр, персики и снова пили. Пятнадцать лет

впустую. Пятнадцать лет Аврелиан едва прилагал усилия, чтобы поддерживать виллу в относительной

безопасности и благополучии. Два посёлка бриттов отказались платить налоги, один сожгли дотла саксы,

порубив заодно шестерых старых легионеров. Вилле нужен ремонт, бассейн иссяк, вина в подвалах едва ли

на год… «Если так надираться – и на месяц не хватит», – ввернул Напайос. Пятнадцать лет – на чтение

Петрония и Апулея, прогулки по побережью под шорох волн, фехтование с пленниками и спаньё с

бриттскими девками. А сын в это время рос, учился ходить, ездить верхом, держать оружие, понимать

красоту и мыслить. Какой же я идиот… с этой мыслью Аврелиан уснул.

Неизбежного похмелья удалось избежать – с утра трибун проснулся, ощущая себя тридцатилетним.

Сорвал со стены гладиус, вылез в окно и голым заскакал по росистому саду, рубя наотмашь прохладный

воздух. Рабыни-садовницы с визгом разбегались, перепуганный управляющий сунулся спросить не нужно

ли чего господину и был послан к воронам. Молодой германец, с которым трибун обычно звенел мечами,

оказался повержен трижды и запросил пощады. Только звон бронзового колокола, возвещающий о трапезе,

заставил Аврелиана вернуться в дом и покорно отдаться в руки брадобрея и одевальщицы.

Завтрак прошёл на удивление сухо. Отец и сын приглядывались друг к другу, обменивались

незначительными вопросами. Первый порыв прошёл, появилась неловкость, каковая всегда случается при