Доронин Алексеевич - 4. Поколение пепла

Данилов вспомнил речь Богданова, которую вчера корректировал в плане грамматики и стилистики. Все-таки он был еще и секретарем вождя.

"Мы сокрушили власть бандитов и рабовладельцев. Больше никто и никогда не будет шестеренкой, никто не будет винтиком! Вначале нам будет трудно. Нам оставили в наследство только руины. Но мы построим новый мир, и новое царство свободного человека, где не будет место угнетению и стяжательству, начнется отсюда".

Он хотел в это верить.

- Скажи мне как человек, а не как психолог, - вдруг начал Данилов, хоть и подозревал, что это не те слова, которыми можно заинтересовать незнакомку, - Ты часто вспоминаешь о тех, кого потеряла 23-го августа?

- Нет, - сказала она, полминуты подумав. Но больше пока была сказать не готова.

- И я нет, - кивнул Данилов, - У нас еще до войнушки с Мазевым был "Вечер памяти" в кинотеатре. Даже не знаю, чья идея. Мне сразу не понравилось... Я до сих пор не могу понять, зачем нужно было ворошить прошлое, рассказывать чужим людям про свои погибшие семьи.

- Наверно, для того, чтобы эти люди перестали быть чужими, - предположила девушка. - Но как психолог я бы не одобрила это.

- Да, пожалуй. Сплотить... - бесцветным тоном согласился Александр.

И опять понял, что получил штрафное очко, потому что Алисе пришлось самой задать наводящий вопрос:

- И что же такого произошло на этом вечере?

- Я понял, кто я на самом деле. Бездушная мразь.

И тут его будто прорвало.

- Они мне никогда не снились. Ни разу. Вообще, я могу по пальцам пересчитать, когда просто думал о них. Как будто у меня никогда не было ни семьи, ни дома, ни детства. Может, я родился прямо здесь, в этой долбанной пустыне и никогда не занимался ничем кроме лазанья по катакомбам и истребления себя подобных, - он перевел дыхание, - Я скорблю... о, я чуть ни слезами заливаюсь... по торту со взбитыми сливками, по Интернету, холодильнику, полному еды. По ощущению стабильного будущего. Вот так.

Она не перебивала его. Ей, похоже, было знакомо такое состояние. В нем не было ничего индивидуального.

- Ты считаешь себя виноватым? - наконец, нарушила она тишину.

- Наверно. Хотя бы в том, что не чувствую ни тени печали, когда вспоминаю. В том, что с каждым днем вспоминаю все реже. А еще в том, что вообще могу жить нормально.

"И даже лучше, чем раньше", - он не произнес этих слов. Данилов хотел дать ей понять, что именно ее присутствие делает мир лучше, чем до войны, но боялся спугнуть ее, как севшую на цветок бабочку.

"Расскажи ей про площадь. Как ты предал родину... И обрек всю планету на ядерный холокост. Интересно, ей встречались люди с синдромом котара? Которые считают, что мир погиб из-за них".

- Да не парься ты... - ее рука коснулась его плеча, прервав и словесный, и внутренний монолог. - Ты видел, чтоб кто-нибудь ходил в трауре и все время причитал: "горе нам, горе"?

Саша отрицательно мотнул головой. Хотя он встречал таких. Соврамши.

- Вот видишь, - продолжала она. - Человек не может вечно держаться за ушедшее... и ушедших. А если может, то он просто больной. Надо уметь забывать, - она выделила последнее слово интонацией, - и забивать. Вот и забей на все.

Это можно было принять за слова утешения. Но Саша догадывался, что гостья из Змеиногорска не станет сочувствовать. Она не собиралась бередить его раны пустыми словами утешения.

- Что касается метрвых, - тихо проговорила Алиса. - Думаешь, им надо, чтоб мы вечно их оплакивали? Сомневаюсь. Они хотят, чтобы мы нормально прожили наш срок. Он ведь такой короткий.

В ее словах была правда.

Данилов хотел еще о многом рассказать и распросить, но спросил самое важное:

- Когда вы уезжаете?

- Отец сказал, что я должна остаться. Что это вопрос политики. Как будто он что-то в ней понимает... Но я и сама не против. На месяц-другой. У вас тут красиво. Хотя слишком много людей на мой вкус. Проводишь меня до дома, который мне выделили?

У Александра словно гиря свалилась с груди.

Из всех дорог, которые он прошел, и про которые когда-нибудь ей расскажет... дорог льда, огня и крови, оставалась всего одна непройденная.

Дорога прощения, любви и счастья. И он знал, хоть и не был шаманом и экстрасенсом, что эту дорогу ему предостоит пройти вместе с ней.

И это было даже важнее книги про историю глупого человечества, которую он все равно обязательно напишет.

*****

Снова была зима, и буря завывала как стая голодных волков, но в хорошо натопленной больничной палате было тепло.

В такой же снежный день поздней осенью они ходили в Центр репродукции. Врачи говорили, что вероятность очень мала, что надежды нет. Но они всегда так говорят.

Но Настя надеялась. И услышав через три месяца результаты УЗИ, она почувствовала, как земля уходит из-под ног. Оказывается, очень хорошая новость действует так же, как очень плохая.

А потом был новый страх, сравнимый разве что со страхом за Антона, когда он был на фронте. Страх потерять, выронить то сокровище, которое она носила в себе; которое доверил ей он, висел над ней эти все эти месяцы, как Дамоклов меч. Страх, превращавшийся в ужас от каждой боли внизу живота. И хотя он оградил ее от любой работы, боль приходила часто.

А когда срок подошел, страх достиг своего крещендо. Нет, она боялась не физических мук, а того, что теперь, когда счастье было так близко, судьба посмеется над ней и разрушит все как карточный домик. Так уже бывало с ней.

Но уже в родильном блоке, лежа и чувствуя, как боль волнами распространяется по телу от живота, она вдруг поняла, что страх прошел. И испытывая схватки, Настя вдруг расслабилась, зная - все будет хорошо.

Через два часа девочка появилась на свет. Они уже давно договорились назвать и крестить ее Анной.

Она родилась всего на день позже Принцессы. Так все врачи между собой называли маленькую крикливую дочь правителя. Хотя сам Богданов, судя по кислому лицу, был не совсем доволен. Ждал сына, наследника, и еще не смирился. Похоже, он не отстанет от Маши, даже если ей придется сначала родить ему пять дочерей.

Последний отголосок страха вспыхнул, когда медсестра поднесла ей ребенка, чтобы она приложила его к груди. Но нет. Все на месте, и рук и ног не больше, чем надо, и лицо человеческое. И глаза, самые прекрасные на свете.

"Посмотри, совсем как у тебя", - скажет Анастасия мужу, когда ему разрешат навестить ее.

Они действительно были такие же синие.

Они обнимутся - все втроем, и будут сидеть, не произнося ни слова.

Может, и существовали те миры, про которые говорил Данилов: бесконечно много ветвей реальности, в которых события этих дней могли сложиться по-разному. Но они были здесь, и не было мира, прекраснее этого.

******

Примечания:

Dies Irae - "День гнева", средневековая католическая секвенция, посвященная картинам страшного суда и светопреставления.